Екатеринодарская Духовная семинария стала первой в России, где читается спецкурс по миссионерской работе среди казачества. Уже второй год его ведет войсковой священник Кубанского казачьего войска протоиерей Сергий Овчинников. Некоторые итоги обобщения своего опыта преподавания он предлагает нашим читателям, открывая тем самым новую, но обещающую стать постоянной рубрику.
Протоиерей Сергий Овчинников,
войсковой священник Кубанского войскового казачьего общества
Знакомство с культурой кубанского казачества начинается с изучения первоисточников, то есть таких памятников культуры, которые изнутри рассказывают о казачьем сообществе и его духовных приоритетах. В рамках спецкурса в Краснодарской духовной семинарии студентам предлагается обязательно прочитать важнейшие произведения собственно кубанских авторов казачьего происхождения – Д. Яворницкого («История запорожских казаков»), И. Попки (Черноморские казаки в их гражданском и военном быту»), Ф. Щербины («История Кубанского казачьего войска»). Но лучше всего о культурном типе кубанского казака, его внутреннем мире расскажут литературные произведения. Это песенное творчество кубанских казаков – черноморцев и линейцев. В первую очередь имеется в виду собрание песен, опубликованных А. Бигдаем и Г. Концевичем. И особенно художественные произведения таких замечательных казачьих писателей как Я. Кухаренко, В. Золотаренко и Н. Канивецкий.
Глубокое проникновение в жизнь и культуру просвещаемого народа всегда было и остается необходимым условием успешной миссионерской деятельности. Непревзойденный образец кропотливого труда на этом поприще оставил нам просветитель Японии, ныне причисленный к лику святых, святитель Николай Японский. В своем дневнике он свидетельствовал: «Я старался сначала со всей тщательностью изучить японскую историю, религию и дух японского народа, чтобы узнать, в какой мере осуществимы там надежды на просвещение страны евангельской проповедью...». Только на изучение языка он потратил восемь лет, занимаясь практически по 14 часов в сутки.
Конечно, казаки не японцы, и чтобы сегодня возрождать в их душах веру, с таким упорством уничтожавшуюся в предшествующие десятилетия богоборческой властью, проповеднику не нужно изучать иностранные языки. Однако остается много вещей, без знания которых невозможно рассчитывать на взаимопонимание.
«Свои чужие»
В первую очередь это касается казачьих традиций, сформировавшихся в течение веков в результате совместной жизни с кавказскими народами.
В качестве иллюстрации инаковости горского приведем характерный случай из жизни владыки Иеремии, первого епископа Кавказского и Черноморского. «В одну из поездок по епархии владыка Иеремия остановился на отдых у мирного горского князя. В кунацкой взоры архиерея привлек висевший на ковре кинжал с резкой старинной насечкой на рукоятке и ножнах. Не зная еще местных обычаев, Иеремия имел неосторожность похвалить эту вещь. По горскому адату, понравившийся предмет надо подарить гостю. Хозяин тут же снял со стены кинжал и подал его архиерею. Владыка Иеремия отказывается принять подарок, ему вовсе не нужный, не приличествующий его сану. Хозяин настаивает, гость стоит на своем. Глаза горца загорелись недобрым огнем. Отказ от подарка он воспринял за смертельную для себя обиду. Присутствовавшие при этой сцене едва убедили владыку Иеремию принять подарок, опасаясь, что горец поразит кинжалом своего строптивого гостя».
Даже если признать, что эпизод этот слишком архаичен, все равно в казачьей жизни остается достаточно много ситуаций, регламентируемых обычаями. Например, молодому казачьему священнику, прибывшему в казачье общество для ведения круга, необходимо знать, что, по традиции, среди голосующих казаков не может быть воздержавшихся, иначе всегда будет оставаться опасность признания результатов голосования недействительными.
Другая особенность работы с казачьим контингентом связана с менталитетом казаков, типичными чертами их характера. Автору этих строк известен случай, когда целое казачье общество отказалось посещать храм, настоятель которого, демонстрируя «ревность не по разуму», взялся учить казаков смирению, пытаясь ставить их на колени вне традиционных случаев богослужебной практики. Батюшке сказали, что «казаки никогда не стояли на коленях», он упорствовал, последние, из уважения, выполнили просьбу, но больше к нему никогда уже не обращались. Вина за этот конфликт, без сомнения, лежит на священнике, который не удосужился проникнуть во внутренний мир людей, с которыми ему предстояло контактировать.
Суть вышесказанного может быть доведена до студентов, готовящихся к принятию священнического сана и желающих работать с казачеством, в главном: казаки – это такая часть российских граждан, которая сохраняет в своей исторической памяти и многовековой опыт служения отечеству, и традиции, которые, в основной части, всегда были направлены на укрепление воинской сноровки и боевой готовности казачьего сообщества. В связи с этим среди оценочных суждений, бытующих в казачьей среде, на первом месте мы всегда найдем противопоставление «свой – чужой». Разумеется, это не чисто казачья особенность. В академическом труде Ю. Степанова «Константы: словарь русской культуры» по этому поводу сказано: «Свои» и «Чужие». Это противопоставление, в разных видах пронизывает всю культуру и является одним из главных концептов всякого коллективного, массового, народного, национального мироощущения». Однако в войсковом казачьем сообществе, где риск расстаться с жизнью, по определению, гораздо выше, чем во многих других коллективах российского социума, противопоставление «свой» и «чужой» всегда было более ответственным и жестким. С этим фактом неизбежно придется считаться всякому священнику, имеющему намерение проповедовать в казачьей среде. И коль скоро он желал бы, чтобы к его мнению здесь прислушивались, он должен будет заработать право считаться своим.
Как стать своим
Однозначного ответа, наверное, не существует. Это и знание традиций, и психологии казака, и условий его жизни. Есть у прекрасного кубанского писателя и публициста начала ХХ века П.Орлова очерк под названием «Батюшка». События в этом произведении развиваются в то время, когда кубанские казаки по распоряжению правительства были вынуждены переселяться на новые места жительства, за Кубань. Своего духовенства не хватало, и в этих станицах иногда служили приглашенные из центральной России священнослужители, не знавшие, а зачастую и не утруждавшие себя знанием специфики местной жизни. К последним, как видно, принадлежал и герой настоящего очерка. Все-то ему не нравилось в укладе местной жизни, все ему хотелось переделать на свой лад. И чем больше он усердствовал, тем несуразнее все получалось. Оказавшись в этой станице, писатель стал невольным свидетелем характерных укоров в адрес священника со стороны местных жителей: «Вот, еще батюшка все серчает на атамана, говорит: “Уж сколько раз говорил Влисеичу: пересыпь ты голышами дно речушки, а то брод глубок, а он, это атаман-то значит, такой сякой, лишь разглаживает усы да бороду, да усмехается и не пересыпает”. Чудной, право, батюшка-то. Да разве мыслимо, ваше благородие, пересыпать дно у речушки; сколько голышей не сыпь, а как вода пойдет, так всех их посносит. Что ей голыши, ежели она камни в 20-30 пудов, а может, и более ворочает». Хлопоты наивного батюшки, никак не сообразуемые с реальными потребностями местных жителей, достаточно символичны и могут напоминать нам некоторые инициативы современного духовенства, стремящегося окультурить казачество по своему собственному представлению. Взять хотя бы строгий призыв священнослужителей, воспитанных на обрядовой культуре Центральной России, «не есть яблок до Спаса», очевидно нелепый на Юге, когда к августу месяцу некоторые сорта яблок здесь уже отходят.
О казачьей свободе
В работе с казаками священнику наверняка придется столкнуться с необычной для него коммуникативной особенностью этих людей, которые в общении друг с другом не очень склонны к соблюдению субординации. Батюшке, привычному к почтительному, а порой и подобострастному отношению к нему прихожан, такая манера поведения казаков может показаться вызывающей, неуважительной к его сану. Однако это не так. Здесь нам представляется удобный случай повнимательней рассмотреть одну из самых креативных черт казачьей личности. Обратимся к такому своеобразному явлению региональной культуры, как иконопись «кубанской школы». Яркий пример влияния казачьей ментальности на характер народной веры можно усмотреть в распространенном на Кубани иконописном сюжете «Избранные святые». Широкое бытование этого образа наверняка объясняется большой свободой его творческих возможностей: заказчик мог просить художника изобразить для него на доске любых святых, выбор здесь ничем не ограничивался. Нередко кубанцы заказывали «семейных святых», то есть тех святых, чьи имена носили домочадцы, или святых – покровителей ремесел, с которыми люди связывали свою жизнь. Само собой разумеется, что такая домашняя святыня, чтобы быть «в полной силе», должна была иметь так же зображения Господа Иисуса Христа, Божией Матери, свт. Николая Чудотворца... Зачастую на доске оказывались запечатленными в несколько рядов до десяти различных угодников Божиих вместе с самим Спасителем и Богородицей. Удивительным в кубанской иконе, в отличие от иконы с подобным сюжетом, но написанным среднерусским мастером, было то, что святые располагались на плоскости без учета их иерархической значимости. Вообще в русской иконописи, как известно, очень важным является статус святого, занимающего на ступенях, ведущих в Царство Божие, строго определенное место: чем выше, тем значимее. В казачьей иконе этот закон нередко нарушался. Например, в центре иконы рядом с Иисусом Христом и Божией Матерью мог быть изображен какой-нибудь рядовой святой (возможно, его именем был наречен заказчик иконы), а Архистратиг Михаил оказывался крайним в последнем ряду подвижников. Этот любопытный прецедент нельзя объяснить иначе, как особой точкой зрения создателей кубанских образов на субординационные отношения в казачьем обществе. Хорошо об этом сказал П. Краснов в своей статье «К познанию казаков».
Цитируя очерк А. Деникина «Старая армия», Краснов приводит наблюдение генерала о внутренних правилах жизни сибирских казаков: «казачий быт отличался от армейского некоторыми особенностями, а Уральцев – тем более. У последних нет вовсе сословных подразделений; из одной семьи выходил один сын – офицером, другой – простым казаком, – это дело случая. Бывало, младший брат командует сотней, а старший – у него вестовым...» Далее Краснов дает этому характерному факту такое объяснение: «Все это происходило потому, что домашний быт и все воспитание казака в станице и дома сложилось совсем иначе, чем у русского крестьянина. И прежде всего потому, что казаки сами не знали крепостного права. Между ними не было холопов и «бар». Помещичьего гнета они не знали и, хотя называли иногда офицера «барином» или «паном», это не носило того характера как у солдат: непреоборимой стены не было... И дома, на хуторе, казак с этим «барином» садился за один стол, в равной доле принимал участие в охоте, до одури спорил из-за сенокоса, из-за участков, паев и т.д. На службе в часы словесности офицер-казак часто и совершенно просто подходил к душе своего казака и разговаривал с ним о «домашнести», то есть о родной станице, которая была и для того и для другого предметом одинакового обожания и тоски». Теперь вернемся к иконе.
Перед нами замечательный пример сложного опосредованного влияния различных компонентов казачьей культуры друг на друга. Если кубанская икона, расцвет которой пришелся на конец XIX в., многим оказалась обязана традиционным отношениям людей в казачьем социуме, то последний, в свою очередь, испытал влияние и сохранил в себе воздействие еще более древней силы-веры, которую приняли казачьи прародители, соответственно со всеми представлениями о мире, в том числе и о системе христианской иерархичности. Да, Царствие Божие иерархично, как и земная Церковь, в которой все по чину строится. Но «чиноначалие церковное должно быть очень далеко от духа «табеля о рангах» (прот. Александр Туринцев). Когда казачий иконописец располагал на своих иконах святых без учета их старшинства, фактически получалось, что он исполнял максимально точно наказ Спасителя, содержащийся в Евангелии: «Иисус же, подозвав их, сказал им: вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими. Но между вами да не будет так: а кто хочет быть большим между вами, да будем вам слугою» (Мк 10, 42-43). Человек, способный противостоять мрачному обаянию власти, – свободный человек. Свобода поведения, свобода высказывания всегда являлись наиважнейшим качеством казачьей натуры. Долгие годы она служила главным маркером казачьей идентичности. Поразительно, но было время, когда запорожские казаки и донские, собирая общее воинство, свое родство основывали именно на этом качестве, хотя их официальные верования были различны: запорожцы, как известно, исповедовали православную греко-российскую веру, а донцы – старообрядчество. Все это, конечно, не означает, что казакам неведома благотворная сила железной дисциплины, но священнику, работающему с этими людьми, важно знать, что на первоначальном этапе принятия любого важного решения, пусть даже и предложенного представителем власти, обязательно состоится свободный и бурный обмен мнениями, часто нелицеприятный для атамана и казачьего духовника. Тот, кто не знает казачьих традиций, может подумать, что случился бунт, оскорбление авторитета власти, на самом деле мы присутствуем при реализации исторического права любого казака – свободно высказывать свое мнение, стараясь всесторонне исследовать тот или иной вопрос. По вот принято решение – и все споры утихают. Зато теперь ни от кого из казаков вы не услышите звучащей по углам критики работы властных структур по реализации этих решений.
Почему казаки
Характерной приметой современного процесса духовного образования в нашей стране является, как известно, повышенная востребованность такой дисциплины как миссионерство. Однако приходится признать, что практической стороне этой важнейшей формы христианского служения уделяется недостаточно внимания. В семинариях изучают лишь теорию миссионерской деятельности, но о различных группах населения, среди которых предстоит работать молодым священникам, говорят очень мало. Это странно, поскольку население России многонационально, различные группы людей, объединенных по этническому, возрастному или профессиональному признаку, не могут не иметь своей специфики, ментальных особенностей. Очевидно, что проповедь среди заключенных, представителей вооруженных сил, молодежи или, если брать национально локализованные группы, например, цыган, должны иметь в каждом случае свои особые подходы. Эта очевидная мысль стала одной из главных причин создания в 2010 году при Краснодарской духовной семинарии спецкурса по миссионерской работе с различными слоями населения Краснодарского края.
В качестве первого опыта было избрано казачье население Кубани. Такое первостепенное внимание к местным казакам объясняется многими причинами. По отчету атамана КВКО Н. А. Долуды за 2011 год, на Кубани в реестровых структурах числится 43 тысячи 139 казаков (только мужчин). Сегодня в состав Кубанского казачьего войска входит 522 казачьих общества, а ведь есть еще общественные казачьи организации, не говоря уже о той части населения края, которое не входит ни в какие организации, но считает себя потомками кубанских казаков. Очень важно, что казачьи организации уже на заре своего становления, единственные из всех общественных организаций страны, напрямую связали свое существование с Православной Церковью, провозгласив принцип: членом казачьей организации может быть только тот, кто крещен в Православии. Другим важнейшим доводом в пользу сотрудничества Православной Церкви с этой частью российского населения является тот факт, что казачье население Кубани представляет собой мощный стабилизирующий фактор в регионе, населенном представителями более 100 национальностей. Наряду с адыгами, казаки считаются коренным населением края, с чьими интересами сегодня невозможно не считаться.
Почему семинаристы
В настоящее время в Краснодарской духовной семинарии спецкурс по миссионерской работе среди казачества ведется на выпускном курсе. Характеризуя специфику данного курса, необходимо отметить, что хотя предметом его и является казачество, педагогическое воздействие направлено, в первую очередь, на студента семинарии – будущего священнослужителя – как потенциального катехизатора казачьей среды. Очевидно, что проповедь Евангелия среди казаков и их последующее воцерковление потребуют от казачьего пастыря знаний об истории казачества, традициях, быте, а также погруженности в эту самую культуру, бытование в ней. Как и во всяком большом деле, здесь нужно начинать с себя, подготавливаясь должным образом к предстоящей работе. Этот принцип сформулирован в Писании еще апостолом Павлом и с тех пор неоднократно доказывал свою неизменность: «Ибо, будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести: для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона – как чуждый закона, – не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, – чтобы приобрести чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых» (1 Кор. 9: 19-22).
О практической стороне
В задачу настоящей статьи не входит рассмотрение программы катехизических занятий с казачьими группами, поскольку изначальная духовная подготовка казаков может быть очень разной. Вместе с тем, хотелось бы поделиться некоторыми общими суждениями относительно и этого вопроса. Думается, что объем такой программы не должен быть слишком большим, ведь не ставим же мы задачу из природных воинов сделать монастырских послушников или богословов. Здесь уместно будет воспользоваться традиционной мудростью из казачьей жизни: «в походе – только самое необходимое». Другое пожелание к программе по воцерковлению казачества будет заключаться в освоении не столько теоретических, сколько практических сторон Православной веры. К сожалению, «книжная болезнь» имеет в нашем отечестве застарелый характер. Тщетно указывал на эту опасность один из проницательнейших русских писателей конца XIX века Евгений Марков, говоря: «Я хочу воротиться к одному частному предмету педагогики и уличить в нем упреждение жизни книгою»; «Так называемые пособия ученика состоят исключительно в катехизисах, историях, опять историях, географиях, литературах, и проч., и проч. Все бумаги да книги»; «Над этими книжками кругом у нас на Руси идет и угрюмая семинарская долбежка, и беспутное фразерство; гул столбом стоит от них над учебными заведениями – а где же наше бесценное знание и какова до сих пор наша жизнь?» (Е. Марков. Собр. соч. Т. 2. СПб., 1877, с. 450, 464, 465). Но и теперь мы собираем аудитории ищущих смысла в жизни людей, чтобы пересказать им содержание умных книг, как будто бы слушатели не могут прочитать их дома. Понимаемое так просветительство, наверное, особо неприемлемо для казаков, поскольку в соответствии с историческим опытом своей жизни на Кавказе они привыкли доверять больше поступкам, чем словам (известно, что когда Шамилю в очередной раз напомнили о его обещании прекратить военные действия, последний, нисколько не смутившись, ответил: «Я слово дал, я его и забрал»). И даже, если мы попытаемся ослабить последнее, отчасти двусмысленное для наших вероучительных усилий сравнение, все равно эта черта казачьего характера останется неизменным фактом современной жизни.
Стать полезным для Господа
Завершая разговор о специфических особенностях миссионерской работы в казачьей среде, скажем о том, с чего, вообще-то, надо было начинать. Священник-катехизатор казачьей массы должен иметь верное представление о целеполагании своих усилий. Как бы странно ни выглядел для его религиозно утвердившегося сознания вопрос относительно цели духовной работы с казаками, он не должен смущаться необычности такого запроса и не довольствоваться ответом, который, как принято считать, лежит на поверхности. Действительно, первое, что естественным образом приходит на ум, когда нас спрашивают о цели работы по воцерковлению казаков, это мысль, усиленная праведным возмущением: «Как, для чего? – Чтобы привести их к Богу!». Однако при заинтересованном отношении к делу мы должны будем признать, что главный вопрос должен звучать по-другому: «Какими мы приведем их к Богу?» Будет ли это душевное совершенство одного из самых значительных подвижников Божьих преподобного Серафима Саровского, по доброй воле передавшего грабителям из собственных рук острый топор? И обретя на святой Руси еще одного святого, не потеряем ли мы казака – горячего защитника Православия? А ведь именно этим мучился в конце своей жизни первый среди казачьих поэтов Николай Туроверов, тщетно вопрошая на чужбине немногих богатых церковной мудростью людей:
«В бороде, в лохмотьях и в железе,
Распростившись навсегда с тобой,
Так ли я для Господа полезен,
Как когда-то в жизни озорной?»
Чтобы проповедь слова Божьего, обращенного к казакам, была, «как дерево, посаженное при потоках вод» (Пс. 1: 3), она должна быть им понятна и желанна. Привыкнув полагаться в своей многотрудной истории по защите рубежей православного отечества на силу оружия, казаки и в вере инстинктивно ищут силы и помощи. Утвердившаяся на Кубани современная традиция на значительные казачьи соревнования по единоборству износить ковчег с частицей мощей «старого казака» преп. Илии Муромца – яркое тому подтверждение. Об этом же говорит и казачий «манифест героического православия» исторические росписи Свято-Ильинского храма г. Краснодара, важным акцентом которых является настенная надпись – библейское слово о силе веры: «Верою перешли они Чермное море, как по суше, – на что покусившись, Египтяне потонули. Верою пали стены Иерихонские, по семидневном обхождении» (Евр. 11: 29-30). «И что еще скажу? Недостанет мне времени, чтобы повествовать о Гедеоне, о Вараке, о Самсоне и Иеффае, о Давиде, Самуиле и (других) пророках, которые верою побеждали царства, творили правду, получали обетования, заграждали уста львов, угашали силу огня, избегали острия меча, укреплялись от немощи, были крепки на войне, прогоняли полки чужих» (Евр. 11: 32-34).
г. «Православный голос Кубани», №№ 3 и 4, март и апрель 2012 г.