Культура казачьих сообществ Юга России, так же, как их историческая повседневность, на протяжении 1930-х гг. подверглась влиянию модернизационных процессов. Собственно, большевики, мечтавшие построить совершенно «новый мир» на развалинах мира «старого», попытались предпринять решительные меры по радикальному переустройству традиционного жизненного уклада и культуры российского крестьянства и казачества едва ли не сразу же после прихода к власти. Во время Гражданской войны такие меры в отношении казачества приобрели ярко выраженный репрессивный характер: достаточно вспомнить явные и неявные запреты на ношение казачьей одежды (тех же штанов с лампасами), предписания именовать поселения казаков не «станицами», а «деревнями», и т.п. Отказавшись от силового решения «казачьего вопроса» в 1920-х гг., большевики не прекратили деятельности по преобразованию жизненного уклада и культуры казачества. Но только в ходе такого масштабного социального эксперимента, каковым являлось «колхозное строительство», культурные преобразования в казачьих станицах Юга России приобрели системный характер, целенаправленность и последовательность, что заметно повысило их результативность.
Скорик А.П.
(г. Новочеркасск)
Культура казачьих сообществ Юга России, так же, как их историческая повседневность, на протяжении 1930-х гг. подверглась влиянию модернизационных процессов. Собственно, большевики, мечтавшие построить совершенно «новый мир» на развалинах мира «старого», попытались предпринять решительные меры по радикальному переустройству традиционного жизненного уклада и культуры российского крестьянства и казачества едва ли не сразу же после прихода к власти. Во время Гражданской войны такие меры в отношении казачества приобрели ярко выраженный репрессивный характер: достаточно вспомнить явные и неявные запреты на ношение казачьей одежды (тех же штанов с лампасами), предписания именовать поселения казаков не «станицами», а «деревнями», и т.п. Отказавшись от силового решения «казачьего вопроса» в 1920-х гг., большевики не прекратили деятельности по преобразованию жизненного уклада и культуры казачества. Но только в ходе такого масштабного социального эксперимента, каковым являлось «колхозное строительство», культурные преобразования в казачьих станицах Юга России приобрели системный характер, целенаправленность и последовательность, что заметно повысило их результативность.
Анализ источников позволяет разделить процесс «культурного строительства» в казачьих станицах Юга России, как и «колхозного строительства» в целом, на два этапа, – первую и вторую половины третьего десятилетия XX века. Если абстрагироваться от социально-экономических процессов в эпоху «великого перелома» и сосредоточить внимание исключительно на культуре казачьих сообществ, то можно сказать, что основное различие между двумя указанными этапами заключается в отношении коллективизаторов к вопросу о культурной самости казачества. В первой половине 1930-х гг., когда среди большевиков были распространены надежды на растворение казаков в массе колхозного крестьянства, их самобытная культура также рас-сматривалась как обреченная на исчезновение. В связи же с развертыванием кампании «за советское казачество» возобладали со-вершенно противоположные тенденции, и казачья культура во всей ее уникальности получила право на существование и развитие. Но это была уже культура советского, «колхозного казачества», в которой со-четались (то органично, то эклектично) традиции и новации.
Преобразования культуры казачьих станиц в конце 1920-х – первой половине 1930-х гг. осуществлялись, в полном соответствии с характером сплошной форсированной коллективизации, жестко и решительно, нередко с помощью административных мер, давления, насилия в отношении сельских жителей, которые рассматривались всего лишь как объект большевистского цивилизаторства. При этом новая культура, насаждавшаяся большевиками в подвергнутой коллективизации советской деревне (в том числе в казачьих станицах Юга России) была прямо и непосредственно связана с колхозной системой. Оплотами этой новой культуры становились колхозы, в которых создавались и функционировали (за счет колхозных же средств) избы-читальни, клубы, библиотеки, и пр.
Так, в первой половине 1930 г., согласно результатам обследования, проведенного в колхозах Северо-Кавказского края в преддверии XVI съезда ВКП(б), в 1 493 обследованных коллективных хозяйствах Дона насчитывалось 125 клубов, 192 избы-читальни, 434 красных уголка и, кроме того, еще в 680 коммунах и сельхозартелях издавались стенные газеты. Подсчет перечисленных заведений культуры (выполнявших, впрочем, чаще всего агитационно-пропагандистские функции) показывает, что такого рода заведения имелись в половине из общего количества донских колхозов – 751 коллективном хозяйстве. Если же приплюсовать к этому еще и стенгазеты, то получится, что в подавляющем большинстве колхозов на Дону имелись каналы нового культурного (идеологического) влияния. Те же тенденции наблюдались в коллективных хозяйствах Кубани, где имелось 122 клуба, 313 изб-читален, 308 красных уголков, издавалось 686 стенных газет, а также в колхозах Ставрополья и Терека (37 клубов, 54 избы-читальни, 128 красных уголков, 203 стенгазеты).
Наряду с последовательным внедрением элементов «социалистической» культуры, коллективизаторы усилили натиск на традиционный жиз-ненный уклад российского крестьянства и, в том числе, казачества как особой группы сельского населения. Традиционная, веками складывавшаяся культура российской деревни (в частности, казачьих станиц Юга России) рассматривалась большевиками как препятствие на пути прогресса; они обрекли ее на уничтожение, не особенно задумываясь о том, что это «культура со своим языком, со своими мыслями и ценностями». Поскольку же базисным компонентом традиционной крестьянской (казачьей) культуры выступала религия, ос-новной удар в период коллективизации был нанесен по религиозным верованиям земледельцев и по сельской церковной организации.
Борьба коллективизаторов с религией и церковью была решительной, поскольку значительная часть верующих выступала в качестве наиболее активных и упорных противников «колхозного строительства». Например, в 1933 г. сотрудники ОГПУ Константиновского района Северо-Кавказ¬ского края докладывали, что в период «слома кулацкого саботажа» (то есть в 1932 г.) антисоветскими элементами «широким полем деятельности для к.[онтр-]р.[еволюционной] работы было использовано верующее казачество и рассадником саботажнических идей явились попы и контр-революционно-настроенные верующие».
«Контр-революционно-настроенные верующие», разумеется, подлежали в период коллективизации выселению, тюремному заключению или же физической ликвидации; тем самым сокращалась численность лиц, наиболее приверженных культурным традициям казачества. Сельская же молодежь, и казачья в том числе, воспринимала уже новую, советскую культуру. Именно молодежь составляла большинство членов такой антирелигиозной организации, как Союз воинствующих безбожников, ячейки которого в 1290-х – 1930-х гг. появились во многих сельских населенных пунктах, в том числе и в казачьих станицах Юга России. В частности, в 1940 г. в Зимовниковском районе Ростовской области насчитывалось 25 ячеек Союза воинствующих без-божников с числом членов 366 человек.
Зримым выражением наступления на религию в период коллективи-зации являлось закрытие церквей с последующим их сломом или же превращением в сельские клубы, амбары, хранилища горюче-смазочных материалов, и т.п. Примеров такого рода в источниках содержится немало, поскольку в глазах большевиков разрушение церквей являлось отнюдь не преступлением или постыдным деянием, но очередным шагом на пути к «светлому будущему». В разрушении или «переориентации» культовых зданий большевики видели один из символов победы в деревне «социалистического» уклада с присущей ему особой культурой. Показательны критические замечания в адрес директора Грачевской МТС Базковского района, прозвучавшие на совещании представителей районного руководства в феврале 1940 г. Один из выступавших с осуждением сказал, что директор МТС «фактически сделал государственное преступление – окончательно с бывшей церкви сделал скилет[,] ободрал ее кругом». Но под «государственным преступлением» подразумевалось не разрушение церкви, а бесхозяйственное использование добытых таким образом материалов: «и что же Вы думаете, в дело ли пошли доски с церкви? Конечно, нет».
Разрушение традиционной казачьей культуры в годы «колхозного строительства» было приостановлено благодаря кампании «за советское казачество», когда востребованный потенциал заставил власти обратить внимание на сохранение историко-культурного наследия казаков.
XVI Адлерские чтения. Личность, общество, государство. Проблемы развития и взаи-модействия: межрегион. научн.-практ. конф., 2-6 окт. 2009 г.,/ Адм. Краснодар. края, Краснодар. регион. орг. о-ва «Знание» России, Кубан. гос. ун-т, Фил. С-Петербург. Ин-та внешнеэконом. Связей, экономики и права в г. Краснодаре. –Краснодар: Традиция, 2009.