Колесов В.И.
В докладе на источниковой базе документов Государственного Архива Краснодарского края рассматривается социальное положение черкесских армян и греков в адыгском обществе в период их переселения на территорию Российской империи. Специфика данного корпуса документов состоит в единообразии: представлены бумаги делопроизводства российской администрации на Кавказе.
Большинство материалов “получили свет” в стенах учреждений Черноморского Казачьего Войска (с 1860-го г. в составе Кубанского Казачьего Войска), некоторые экземпляры произведены чиновниками канцелярии Командующего Отдельным Кавказским Корпусом, Таганрогского градоначальника, Нахичеванского Магистрата (последние две структуры в системе Елисаветпольской губернии), Таврического губернатора. 99% документов написаны на русском языке. Присутствует определенная форма составления документа (клише, словесные формулы).
Мы имеем дело с упоминаниями (словесными формулами-клише или слово-сочетаниями) в документах о статусе ("дворянин", "простой", "подвластный"), которые являются отображением реальности, а точнее “следом” означающего, когда знак со временем утрачивает связь с объектом и превращается в “след”. Существует дистанция между словом и означаемым им явлением. Анализ данных “следов”, дискретных точек в пространстве/времени истории, возможен в рамках текстуальности, представления о культуре любого исторического периода как о сумме дискурсов - устных или письменных модусов мышления. ("Мы здесь называем дискурсом актуальное, живое, осознанное представление текста в опыте пишущих и читающих" [1]). Границы интерпретации “следов” определяются позицией с одной стороны исследователя, а с другой - индивида, сформировавшего документ, который находился в рамках определенного исторического сознания. (Понятие "след" также навеяно Ж. Дерридой, см. [2]). Исследователю для процесса формирования своей истории важно понимание, что исторический факт есть факт современной культуры, а никак не восстановленный в своей целостности и необходимости факт прошлого. При этом учитывается, что в документе факт является отображением произошедшего. “Реальность есть не что иное, как культурный акт творения, совершаемый автором” [3].
Гуманитарии, рассказывая о прошлом, заняты нахождением сюжета, который упорядочил бы описываемые ими события в определенной последовательности. Сюжет данного опуса – "дворянство". Работа над анализом архивных источников заставила меня по-другому посмотреть на Текст. Я одновременно оказался Читателем исторических документов, их интерпретатором и Автором научного Текста. Слияние автора и читателя привело к тому, что при чтении и анализе архивных источников я переводил русский язык XIX века на язык современный, непроизвольно сразу создавая свой текст, свою реальность. Произошло замещение проблемы “кто автор (каково его намерение)” вопросами “что такое этот текст” и “что такое интерпретация этого текста читателем”. Войдя в текст исторического источника я привнес в него самого себя. В то же время необходимо помнить, что нарратив и текст - только выражение образа реальности, а не сама реальность. Таким образом, цель своего исследования я вижу не в реконструции событий прошлого “как это было”, а в деконструкции текста архивного документа.
Автором доклада оговаривается каждый случай употребления понятия “дворянин” как не “норма”, не “традиция” и т.д. Скорее можно говорить о сопоставлении или Переводе. Произошло столкновение нескольких лингвистических и классификационных систем. Адыгоязычные христиане, не владевшие русской грамотой, вынуждены были прибегать к помощи российских писарей, различной степени образованности и уровня культуры. Причем, если писарь или чиновник, был малороссийского происхождения (как большинство черноморских казаков), то диалектизмы вставляются им и в письменный текст.
Первый случай употребления термина "дворянин", который мы рассмотрим, можно назвать самоидентификационным. Дело в том, что встречается данное определение в специфическом документе, называемом "поручительная подписка". 2 февраля 1824 года такую подписку дает неграмотный закубанский (в более поздних документах фиксируется как "горский") грек Урус Дмитриев, за него подписался "Нахичеванский житель Карп Атаманов", а поручился закубанский армянин, последний же ставит свой автограф на документе на армянском языке. Далее следует перевод русского писаря, составлявшего подписку: "на армянском языке значится к сей поручительной записке ручаюсь дворян армянин Овагим Жантемиров" [4]. Таким образом, составление документа, как можно предположить, происходило при участии, как минимум, четырех человек, различных по культуре, родному языку и степени образованности, что создает атмосферу многократного перевода. Указание Жантемировым в подписи своего статуса, да еще на армянском языке говорит об осознании своей принадлежности к определенной социальной группе. С другой стороны, мы не встречаем свидетельств о его "дворянстве" вплоть до 1835 года, когда составлялась Ревизская сказка жителям Гривенского Черкеского аула. Имя и фамилия пишется в иной транскрипции: Авадем Рапаелов Чентамиров и указывается что он как "Закубанский дворянин". В другом столбце таблицы следует примечание: "Вышел в Россию из Закубани турецкого подданства по собственному его желанию и водворен на жительство со всем его здесь значащимся семейством в числе Черкеских дворян в 1821 году в Гривенском ауле" [5].
Следующая "перепись" адыгоязычных христиан, где встречаются определения дворянства, 1855 г., происходила уже в армянском поселке при Переясловской станице. Формулируется таким образом: "По Закубанскому обычаю почитаются из дворян, но никаких документов на сей счет не имеется" [6]. Отсылка к обычному праву свидетельствует, на наш взгляд, о поисках регламентации сословной иерархии.
Все указанные выше формулы составлены российскими писарями, так же как и "Сведение о числе крестьян принадлежащих лицам проживающим в Екатеринодарском военном округе" от 19 октября 1863. В этом документе о правах на владение крестьянами из черкес армянином Чентамировым и греками Петром Демтировым и Семеном Довтенком говорится так: "Как лично отозвались из давнего времени владеют на правах за Кубанских горских дворян.." [7]. Отсылка на опрос демонстрирует один из вариантов составления подобных документов. Указание в них на сословную принадлежность обусловлена символически важными моментами: поручительство, ревизская сказка, "перепись", официальное "Сведение".
Такой же знаковой
ситуацией был акт переселения в Россию, когда при пересечении границы актуализируются идентичности. Например, в 1846 г. в прошении армян
Богорсуковых говорится об их статусе: "Мы.. закубанские Армяне Аслан, Борок, Пшемаф и Гапак Богорсуки объявляем теперь, что как мы, так
и предки наши досего времени пользовались между Шапсугами всеми правами и преимуществами местному дворянству предоставленными. Фамилия наша
издревле дворянством, духовенством и народом тако же точно была почитаема как и известная дворянская шапсугская фамилия Абат"
[8].
В то же время наличие перевода не дает возможности аутентичного определения статуса. Известно, что реконструированная учеными
социальная структура адыгского общества состояла из иерархии "пши (князья)-уорки (первостепенные дворяне)-тлекотлеши (дворяне 2
степени)-тфокотли (свободные крестьяне)-лыги (зависимые крестьяне)-унауты (домашние рабы)". К какой категории дворянства относились
армяне и греки? Россияне видели в адыгском обществе привычных им князей, дворян, крестьян, рабов, тем самым, формируя через делопроизводство
социальную структуру. Также и конкистадоры, высаживаясь на берег, непременно обнаруживали там principales, hidalgos, pecheros и esclavos
(принцев, дворян, простолюдинов и рабов) – квази-сословия, почерпнутые ими из социальных классификаций позднесредневековой Иберии.
"Куда бы ни ступала их нога, повсюду им мерещились hidalgos и esclavos, которых только так, то есть "структурно", могло
собрать воедино рождающееся колониальное государство" [9].
В 1857 г. закубанские армяне подают прошение Главнокомандующему на
Кавказе князю Барятинскому, в котором в том числе имеются и такие слова: "...мы просим милости о даровании нам прав горских узденей,
свойственных нашему быту." Интересна ремарка Барятинского, раскрывающая подоплеку просьбы (по мнению российской администрации):
"..что же относительно до просьбы армян, о сравнении их в правах с горскими узденями, то вопрос этот, возникший по поводу принятия
детей их в военно-учебные заведения, уже решен на основании Высочайшего повеления...сравнением закубанских армян с почетными горскими
племенами, кои, не будучи ни алдарами, ни узденями, но пользуясь особенным уважением в народе.." [10].
Ситуация изменилась после 1865 года, когда появилась Комиссия по сословным правам горцев Кубанской и Терской областей, регламентировавшая горские сословия, а точнее, включившая горскую социальную структуру в общероссийскую. Попытки горских (черкесских, закубанских) армян получить статус дворян не увенчались успехом. Но, сами данные действия свидетельствуют о существовании определенной идентичности, о самосознании, пусть даже и вызванного конъюнктурой. Другое дело, что конъюнктура порождена российским сословным дискурсом, выстраивавшим включенные в Империю группы в соответствии с принятой табелью о рангах. Нам удалось найти лишь один факт, когда, видимо за личные заслуги, горский армянин (или грек?) стал дворянином. «Кубанские Областные Ведомости» (1872 год, № 29, суббота, 29 июля) в Части официальной сообщали: «Возведение в потомственное дворянство.
Житель Бжедуховского аула, Майкопского уезда, поручик милиции Петр Парсеюв Асланов с женою Дестимою Назаровой и детьми – сыновьями Каспаром и Иваном и дочерьми Мариею Когецик и Мариею определением Правительствующего Сената, по Департаменту Герольдии, признаны в потомственном дворянском достоинстве, о чем дано знать Кубанскому Областному Правлению указом Правительства Сената, от 15 марта 1872 года за № 1004». [11]
Таким образом, анализ ситуаций, когда упоминается «дворянская» принадлежность адыгоязычных христиан армян и греков, позволяет предположить, что:
1. «Дворянская идентичность», в отличие от «религиозной» (этнической), инкорпорировала эти группы в адыгское общество, и была дополнительным фактором (наряду, например с языком и «материальной культурой») причисления самими ее носителями к горскому населению Северо-Западного Кавказа;
2. Идентичности свойственно проявляться ситуативно (перепись, конъюнктура, паспортизация и т.д.), поэтому письменные источники позволяют судить о проявлениях самосознания в экстраординарные моменты жизни индивида.
Примечания
1. Деррида Ж. О грамматологии. / Перевод с французского и вступительная статья Наталии Автономовой. М.: "Ad Marginem", 2000. С. 241.
2. Там же. С. 167.
3. Зверева Г.И. Реальность и исторический нарратив: проблемы саморефлексии новой интеллектуальной истории // Одиссей. Человек в истории. 1996. - М.: Coda, 1996. с.13
4. ГАКК. Ф. 261. Оп. 1. Д. 157. Л. 4 об.
5. ГАКК. Ф. 250. Оп. 2. Д. 935. Л. 1 об.
6. ГАКК. Ф. 252. Оп. 1. Д. 1732. Л. 15.
7. ГАКК. Ф. 252. Оп. 2. Д. 962. Л. 11.
8. ГАКК. Ф. 261. Оп. 2. Д. 171. ЛЛ. 19, 19 об.
9. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. / Пер. с англ. В Николаева; Вступ. ст. С. Баньковской. М.: "Канон-пресс-Ц", "Кучково поле", 2001. С. 184.
10. ГАКК. Ф.348.Оп.1. Д. 9. Лл. 54-55.
11. «Кубанские Областные Ведомости». 1872 год, № 29, суббота, 29 июля. Часть официальная. С. 1.
Древности Кубани ( Выпуск 20). Сборник научных трудов сотрудников исторического отдела Краснодарского государственного историко-археологического музея-заповедника
Составители: Пьянков А.В., Зеленский Ю.В., Винидиктов А.П., Фролов Б.Е., Колесов В.И.
Печатается по решению Ученого Совета Краснодарского государственного историко-археологического музея-заповедника,
Краснодар, 2003