Г.Ю. Павлова,
соискатель кафедры
социально-гуманитарных дисциплин
Академии маркетинга и социально-информационных технологий, Краснодар
Осознание геополитического положения современной России, равно как и оценка геостратегических приоритетов, – непременное условие ее стабильного развития. Ни одна из стоящих перед страной проблем, будь то выбор модели экономического и политического развития, преобразование политико-правового и национально-государственного устройства или преодоление кризиса цивилизованной и социокультурной идентичности, не может быть успешно решена без ответа на вопрос о пространственно-географической и социально-культурной подоснове государственной политики.
Хотя национально-территориальное и региональное устройство России вполне можно отнести к числу долгосрочных приоритетов ее внутренней политики, регион пока так и не стал самостоятельным предметом геополитических исследований с учетом многонациональности РФ. До сих пор не оформился региональный уровень восприятия геополитической действительности Северного Кавказа с учетом интересов автохтонных народов.
Проблема идентичности, и особенно кавказской, не дань моде. Сегодня в научной литературе и в мире, и в России об этом много пишут, но в данном случае я исхожу из других предпосылок, поскольку проблема идентичности актуальна с точки зрения текущих реалий. Несомненно, она и сложна, и в известной мере нова, так как нам не приходилось осмысливать социокультурные процессы, происходящие в регионе, с точки зрения идентичности.
Причин, по которым регион необходимо выделить в отдельный объект исследований, несколько. Наиболее значимо то, что обширное российское пространство Северного Кавказа переживает момент внутреннего самоопределения, сопряженный с бурно протекающими этнонациональными процессами и разнообразием диверсификации местных культурных, политических, мировоззренческих и иных традиций и укладов [5, с. 40]. Иногда это приводит к возникновению явных цивилизационных разрывов, наличие которых ставит под вопрос сам факт территориальной целостности государства.
Об усложнении территориально-политической структуры российского государства свидетельствуют динамика национально- государственного строительства в субъектах Российской Федерации, тенденции региональной интеграции, разнообразные формы межрегионального взаимодействия, усиление внешнеполитической активности отдельных субъектов РФ, претензии ряда из них на лидирующее положение в своем регионе [6, с. 60].
В мире идут интеграционные и дезинтеграционные процессы, они же происходят и у нас на Кавказе. Возникает острая потребность в геополитическом осмыслении социальных этнических проблем до того, как они приобретут межгосударственный или международный характер и дестабилизируют ситуацию в том или ином регионе.
При проведении геополитических исследований на внутригосударственном уровне следует выделить Северный Кавказ в самостоятельный регион: с точки зрения национально-территориального устройства он – совокупность этнонациональных республик, входящих в состав РФ. Северокавказские республики демонстрируют наибольшую зависимость социально-экономического и политического развития от динамики этнонациональных и межнациональных процессов.
Современный геополитический облик региона помимо геополитической традиции определяется рядом социально-политических и особенно этнополитических факторов, приобретающих особую значимость для региональной и этнонациональной политики РФ. Эти факторы условно можно разделить на долгосрочные и ситуативные.
Для объективной оценки нынешнего состояния межнациональных отношений народов Северного Кавказа необходимо вспомнить исторический факт. До начала вхождения Северного Кавказа в Россию территорию от берегов Каспия до Эльбруса заселяли дагестанцы (народы, проживающие на территории нынешнего Дагестана), чеченцы, ингуши, осетины, карачаевцы, балкарцы, ногайцы. А вся западная часть Северного Кавказа от Эльбруса до Черного и Азовского морей (включая почти все территории нынешних Ставропольского и Краснодарского краев) называлась Черкесией, здесь проживали черкесы (самоназвание народа – адыги) вместе с близкородственными абхазами и абазинами [1, с. 8].
Акцентирование внимания на этом историческом факте дает, на мой взгляд, возможность охватить всё внутреннее многообразие современных социальных процессов и различить, какие тенденции этнополитического развития на Северном Кавказе вызваны естественно-историческими долгосрочными факторами, а какие – ситуативными [2, с. 192–203].
Сегодня политически Кавказ разделен на Южный и Северный. Но на этом процессы дезинтеграции не закончились. Они продолжаются, и нам, естественно, приходится думать о решении возникающих при этом проблем – через интегрирование Кавказа. Об этом приходится думать не только нам, живущим и работающим на Кавказе, но и тем, кто живет в других областях России, на Западе. Достаточно в этой связи вспомнить, что те аналитики и наблюдатели из различных международных организаций, которые сегодня находятся на Кавказе, рассматривают кавказскую интеграцию как некое поле, в рамках которого, по всей вероятности, появляются какие-то возможности для урегулирования, скажем, этнополитических конфликтов.
Логика здесь, несомненно, есть, основание – тоже, и потому многие на Западе ищут какую-то модель интегрирования Кавказа. Но оказывается, что сконструировать такую модель в чисто правовом, политическом, экономическом плане невозможно. В основе выполнимой общекавказской модели должна лежать какая-то интегрирующая идея. В основе всех интеграционных процессов в альянсах, существующих в мире, даже военно-политических, лежат социокультурные реалии, исходные и интегрирующие идеи.
Вне сомнения, в основе европейской культуры или европейского политического союза лежит определенная идея. Если ее сформулировать на языке рациональности, можно сказать, что это общий европейский менталитет, или ментальность. Как бы ни отличал себя француз от англичанина и англичанин от француза, в основе их поведения, в основе социальной структуры любой европейской страны – один и тот же архетип.
В этой связи Бруно Копитерс пишет, имея в виду, естественно, процессы, которые идут сегодня на Кавказе: «Но существует ли нечто, вроде кавказской идентичности, которая была бы основана на определенных цивилизационных ценностях, таких, как равенство и независимость, на которых может базироваться процесс интеграции?». Конечно, тот факт, что европейские аналитики приходят к этой идее, сам по себе чрезвычайно важен и знаменателен.
С XVI в. и почти до конца XVIII в. на Северном Кавказе сохранялась автохтонная система этнополитического равновесия. Ее воспроизводство обусловливали традиционные социоцивилизованные особенности народов региона: относительная устойчивость демографического баланса и хозяйственно-культурного уклада отдельных этносов, более или менее привязанных к определенным природно-ландшафтным нишам; инклюзивность этнокультурных систем, допускающих своего рода этническое «обращение» индивидов и целых групп, и соответственно этому – проницаемость культурно-языковых границ для демографического обмена и межэтнических социальных связей; наличие элементов единой соционормативной инфраструктуры (гостеприимство, аталычество, покровительство и т.п.), придававшее отношениям между этносообществами «регулируемый» характер; относительное равновесие военно-политических сил феодализированных образований, способных претендовать на гегемонию в регионе.
Внешние воздействия на эту систему были постоянно, но сохраняли в целом маргинальный характер, ибо притязания основных держав, окружающих регион (Россия, Турция, Персия), взаимно уравновешивались, и это не позволяло ни одной из них проводить открыто аннексионистскую политику. Их связи с феодальными владениями Северного Кавказа строились на вассально-даннических и вассально-союзнических отношениях.
И все же факторы нарушения традиционного этнополитического равновесия накапливались на протяжении всего XVIII в., но главным образом не внутри, а вне северокавказского региона. С одной стороны, в государственно-политической системе России происходил принципиальный модернизационный сдвиг – складывалось государство квазисовременного типа, выступившее несколько позже как одни из имперских центров силы в европейском концерте держав.
Вместе с тем у народов Северного Кавказа продолжала сохраняться сугубо традиционная социоцивилизационная система, ориентированная на внутреннее и внешнее равновесие, на воспроизводство устоявшихся архаичных образцов. Постепенно утрачивалось принципиальное «стадийное» сходство социоцивилизационных (феодальных) систем, делавшее ранее возможным их «взаимопонимание». С другой – менялось соотношение сил православных и мусульманских держав, и Россия реально нацелилась на установление полного военно-политического контроля над Северным Кавказом как важным геополитическим регионом.
С конца XVIII в. и до 1860-х годов длилась переходная кризисная фаза, соответствующая, собственно, периоду Кавказской войны. Традиционные этносоциальная структура и этнополитическая организация народов региона целенаправленно разрушались – с тем, чтобы сделать невозможным их независимое функционирование, надежно включить северокавказский ареал в административно-политическую систему Российской империи.
Другой аспект кризиса – резкое нарушение традиционного этнодемографического равновесия в связи с уничтожением и изгнанием значительной части местного населения (особенно на Западном Кавказе) и интенсивной колонизацией края, в основном посредством переселенцев – казаков.
Вместе с тем, преследуя цели только военно-политического контроля, но не экономической интеграции региона, правящие круги крепостнической России не предусматривали в тот период ни глубокого вторжения в традиционный общественный и хозяйственный уклад народов Северного Кавказа, ни их полной социокультурной ассимиляции.
По справедливому утверждению А.Х. Борова и К.Ф. Дзамихова [3, с. 194], период 1860–1917 гг. был фазой этнополитической стабилизации в регионе, поддерживавшейся совокупным действием ряда факторов. С одной стороны – состоянием этнических субсистем северокавказского социума, которые приобрели отныне усеченную, неполную социополитическую структуру, были раздроблены и замкнуты в пределах низовых единиц – сельских общин, сохранявших, тем не менее, автономную сферу трансляции социальных традиций и ценностно-нормативных образцов этнической культуры. С другой стороны – жестким административно-политическим контролем империи, допускавшим функционирование традиционных элементов общественного самоуправления только на низовом уровне и сочетавшимся с осторожным и постепенным проведением «буржуазных» реформ, весьма ограниченными масштабами подключения местных этнических ареалов к системе всероссийского рынка.
Сохранившиеся на протяжении всего этого периода социокультурная изоляция, анклавный характер северокавказских этносоциетальных сообществ резко снижали возможности органического и позитивного усвоения социальных и культурных инноваций, сколь-нибудь успешной адаптации даже к довольно вялой динамике пытавшейся модернизироваться России. Однако основные предпосылки очередного нарушения этнополитического равновесия на Северном Кавказе были образованы противоречиями самого процесса российской модернизации и назреванием его революционного «срыва».
Аргументированной представляется мысль названных выше исследователей, утверждающих, что в переходной фазе 1917–1922 гг. этнополитическая неустойчивость в регионе провоцировалась крушением прежнего государственного порядка, обстановкой анархии и вооруженной борьбы различных военно-политических сил. Но масштабы спонтанной этнополитической мобилизации народов Северного Кавказа даже в этих условиях были сравнительно невелики. Более того, по своей направленности и функциям она приобрела, как ни парадоксально, скорее стабилизирующий для региона характер.
Во-первых, такая мобилизация практически не обусловливалась требованиями этнонациональной независимости и государственной самостоятельности: даже в случаях восстаний против «чужой власти» доминировали традиционалистские и религиозные мотивы. Во-вторых, вспышки межэтнических конфликтов давали импульс не «войне всех против всех», а самостоятельным поискам внутрирегиональных механизмов регулирования и упорядочения межэтнических отношений.
Именно тогда дореволюционная система административного деления в регионе восприняла функции этнотерриториального представительства. Подчеркнем естественно-историческую природу подобного развития. Автохтонные традиции этнополитической самоорганизации были объективно востребованы в условиях распада имперской государственности России и воплотились прежде всего в «самочинной» активности народов региона.
В частности, грузинский аналитик Нодия пишет: «Несмотря на определенную популярность понятия «общекавказская культура» или «кавказский дом», никому еще не удавалось концептуализировать эту общность таким образом, чтобы она могла вписаться в мир современных политических отношений. «Кавказскость» интуитивно отождествляется с древними традициями гостеприимства, высокоритуалистичным поведением, культом воинственной мужественности, качествами, которые неминуемо подвергаются эрозии в процессе модернизации» [4, с. 108].
Какие парадигмы существуют в понимании социокультурного феномена Кавказа? Что собой представляет Кавказ? Что это за регион?
С точки зрения кавказоведения, сложившегося в рамках как западной, так и российской ориенталистики, само понятие несет определенную смысловую нагрузку, главным образом географически-этнографического характера. Концепцию, сложившуюся в отношении Кавказа, условно называют суммативной, основанной на дескриптивной методологии: кавказская культура осмысливается на языке собирательно-описательном.
Но существует ли в социоэтнокультурном разнообразии Кавказа некая общая идея для всех этносов, народов, этнических групп, которые образуют этнокультурную картину этого региона? Мы можем сказать более или менее уверенно: в научной литературе, посвященной Кавказу, нет единого мнения по этому поводу, нет и самой этой идеи.
Тишков однозначно – можно сказать, наиболее четко – сформулировал и существующую парадигму в понимании Кавказа: «Кавказ – есть своеобразная мозаика различных этнокультурных образований». Такая концепция, такое понимание сегодня господствующее в кавказоведении. Но есть и альтернативная точка зрения, согласно которой Кавказ – единый тип цивилизации, единый тип культуры. Такую точку зрения отстаивает, в частности, Абдулатипов, а также адыгский, кабардинский философ Тхагапсоев.
В лаборатории социальной экологии Института экологии горных территорий РАН (Майкоп) предпринимаются попытки поиска такой идеи. В частности, обратим внимание на процесс идентификации, который показывает наличие такой идеи у кавказских народов, если идти по возрастающей, начиная от индивида. Если обратиться к этой шкале, скажем, в отношении европейцев, то все они идентифицируют себя, как и в любом человеческом сообществе, от индивида через какие-то более широкие социальные группы, вплоть до этноса. Француз отличает себя от немца, испанца, баска, англичанина… – и так далее, но считает себя европейцем. Об этом пишут многие аналитики и философы, и европейская наука это четко фиксирует. То же самое наблюдается и в других регионах, когда тот или иной этнос, тот или иной народ идентифицирует себя, относя к более крупной региональной или, как Гумилев говорит, суперэтнической общности. Скажем, русские относят себя к славянам, а это суперэтническая общность. Или, скажем, романы, англосаксы. Существуют различные формы общности – региональные, суперэтнические, которые отнюдь не являются эфемерными. Это – реальность и для Востока, и для Запада [4, с. 106–111].
Если мы обратимся с этой точки зрения и к Кавказу, то оказывается: и здесь наблюдается то же самое. Любой кавказский народ считает себя кавказским. В самосознании любого кавказского народа понимание того, что он – кавказский, имеется. И это неустранимая константа самосознания кавказских народов, но кавказский социум подвергся и эрозии, и модернизации. Сегодня нам трудно, но приходится говорить о том, что кавказская действительность является, собственно, традиционалистской. Самосознание консервативно, и потому оно сохранило в себе понимание того, что мы все – кавказские народы.
Само самосознание – феномен социальности. Поэтому нам нужно искать, есть ли что-то общее, скажем, в социуме этносов грузинского и абхазского, да и любого другого кавказского этноса. Это – сложная, многогранная проблема. Можно сформулировать некоторые наиболее важные подходы, которые ведут к поиску и нахождению идеи кавказской идентичности.
Первое. Единая природная среда обитания, в условиях которой происходило формирование кавказских народов. На протяжении тысячелетий кавказские народы осваивали по существу однотипные природные (горные и предгорные) условия, характеризующиеся высоким уровнем концентрации биоразнообразия. Освоение этого жизненного пространства означало приспособление и изменение горных, предгорных и прилегающих к ним равнинных природных условий. Именно эти природные условия предопределяли жизненные ресурсы, технологию жизнеобеспечения, весьма существенно влияли на формирование структурной организации социальной системы.
Второе. Совместное формирование кавказскими народами своего общего социокультурного смыслового пространства. Несмотря на различия народов кавказского сообщества, четкую разделенность друг от друга и сложные природные условия, они поддерживали тесные контакты между собой, и каждый из них в отдельности мог поддерживать свою самодостаточность внутри этого сообщества. Благодаря таким связям и отношениям народов сообщества друг к другу на Кавказе сложился общий тип социального уклада жизни, хозяйственной деятельности, технологии жизнеобеспечения, и это дает основание говорить о существовании в регионе, по крайней мере в прошлом, единого социокультурного пространства. В рамках этого пространства можно говорить об общем мировоззрении, системе ценностной ориентации, менталитете и ментальности, традициях, обычаях, верованиях, формах и нормах социально-культурных отношений. Именно это культурное пространство – та общность, на базе которой в условиях горных ландшафтов могло образоваться этнокультурное разнообразие Кавказа. В рамках этого пространства сложился общий социокультурный кавказский архетип предметного действия человека, определивший цели, которые преследует коллективный социальный субъект, и смысл, который обретает действие этого субъекта в условиях кавказской культуры.
Третье. Этногенетическое родство многих кавказских народов, которое, несомненно, играло определенную роль в формировании кавказской социокультурной общности. Родство показывает, что этноразнообразие Кавказа не есть изначально данное, а исторически образовавшееся под влиянием природных условий региона.
Четвертое. Общность исторической судьбы народов Кавказа, которая во многом определялась общим характером и направлением его социокультурного развития, геостратегическим положением и взаимоотношениями с внешним миром.
В западноевропейской литературе, когда говорят о той или иной региональной или суперэтнической общности, как правило, ссылаются на конфессиональные признаки или общую политическую систему, которая в Европе хорошо наблюдается. Но на Кавказе ни того, ни другого нет. И в этих условиях представляется наиболее важным и более глубинным обращение к культурному архетипу, на базе которого мы можем на самом деле найти некое исходное начало, которое, по всей вероятности, лежало в основе формирования этнокультурного или социокультурного разнообразия Кавказа и которое позволяет нам сегодня найти эту исходную идею интегрирования.
Дело еще и в том, что после распада СССР интегрирование Кавказа мыслилось на базе западных ценностей, и пока еще многие аналитики продолжают так думать. В последнее время и на Западе аналитики все больше и больше начинают обращать внимание на ценности, которые имеются на самом Кавказе. Начинают искать, есть ли тут какие-либо базовые положения, на основе которых можно предпринимать конструирование каких-то политических моделей для Кавказа. Такая работа там проводится, и, думается, нам тоже необходимо осмыслить многое именно в этом контексте.
Литература и источники
1. Иванов П.М. Северный Кавказ: «Партия войны» и интересы России. – Кабардино-Балкарский научный центр Российской Академии Наук, 1997. – С. 8.
2. Боров А.Б., Дзамихов К.Ф. Россия и Северный Кавказ: современный политический опыт в историческом контексте // Полис. – 1998. – № 3. – С. 192–203.
3. Там же. С. 194.
4. Дамения О. Кавказская идентичность: миф или реальность? // Традиция разрешения конфликтов на Кавказе и методы институтов гражданского общества. – Цахкадзор, 2001. – С. 106–111.
5. Смирнов А.Н. Этнические контуры северокавказской геополитики // Мировая экономика и международные отношения. – 2000. – № 5. – С. 40.
6. Цыганков П.А. Геополитика: последнее прибежище разума? // Вопросы философии. – 1994. – № 7–8. – С. 60.