Основные поселения в Восточном Предкавказье издавна располагались на наиболее плодородных почвах, протянувшихся узкой полосой вдоль русла полноводной реки. Здесь же произрастали и леса, которые географы называли «кавказскими джунглями» и вполне допустимо, что само название Терек происходит с ногайского языка, что означало реку, «изобилующую» деревьями.
Ю.Ю. Клычников, О.Б. Емельянов
(Пятигорск-Георгиевск)
Основные поселения в Восточном Предкавказье издавна располагались на наиболее плодородных почвах, протянувшихся узкой полосой вдоль русла полноводной реки. Здесь же произрастали и леса, которые географы называли «кавказскими джунглями» и вполне допустимо, что само название Терек происходит с ногайского языка, что означало реку, «изобилующую» деревьями [1].
Казаки левобережных станиц в течение нескольких десятилетий считали прибрежные лесные массивы своей собственностью и всячески оберегали их. Но в начале XIX в. лес по Тереку отошел «в казну», и станичникам запретили пользоваться им рядом со своими домами «в собственную необходимость для поправки домашних заведений и приготовления пищи». Вскоре генералу А.П.Тормасову доложили, «что жители станиц (от г. Моздока до г. Кизляра - авт.) стараются достать из реки, у домов их протекающей коряги, пни и прочие деревья в оной находящихся для отопления или даже и исправлений» [2].
В марте 1812 г. генерал Н.Ф.Ртищев в своем докладе на имя Александра I подчеркивал, что жители Кизлярского и Моздокского уездов, не имея другой возможности получить дрова, тайно переправлялись «на другую сторону Терека для рубки леса», где нередко подвергались нападению. Несмотря на неоднократные запреты и наказания, казаки Восточного Предкавказья были вынуждены отправляться за лесом на правый берег реки. Армейские командиры, «видя самую крайность жителей и недостаток в дровах», организовывали специальные экспедиции под «воинским прикрытием» [3].
Только в 1817 г. после рассмотрения в Кабинете министров и одобрения Александра I предписывалось отвести по 30 дес. каждой станице «для разведения леса и особо для церквей, где оные имеются, узаконенную пропорцию» [4]. Но время было упущено, и менее чем за два десятилетия количество лесов сократилось более чем на половину. В марте 1821 г. генерал А.П.Ермолов докладывал в столицу, что «в продолжение немногих лет» лесные насаждения практически полностью уничтожены и предлагал оставшиеся еще леса по Тереку и Кубани предоставить «в пользу казаков» [5].
Через два года к моменту передачи части оставшихся лесов в распоряжение казачьих общин в них в основном, находился кустарник. Это отчетливо видно из «Ведомости лесов, состоящих в дачах казачьих войск» от 11 декабря 1823 г. [6].
Стремительному уничтожению Терских лесов способствовало многократное увеличение армейских частей, следовавших через левобережные станицы. Казаки жаловались на то, что солдаты, помимо варварской рубки деревьев «для отапливания квартир и приготовления пищи», разбирали на дрова даже деревянные ограды и домашние строения [7]. К тому же станичников обязали ежегодно укреплять левый берег, для чего требовались многие тысячи деревянных фашин [8].
Вскоре жители станицы Червлённой стали чувствовать недостаток в дровах «для собственного обихода, да и станицу Щедринскую скоро постигнет участь та же», - сообщал в 1844 г. Наказной атаман С.С. Николаев. Насколько быстро происходило истребление лесов говорит тот факт, что посетивший Терское левобережье десятилетием ранее штабс-капитан И.Ф. Бларамберг писал: «Дача Щедринской станицы лесом изобильнее всех станиц по Тереку». Далее подчеркивалось, что гребенцы для постройки домов лес приобретают «у заречных жителей» [9].
Аналогичная ситуация сложилась и в низовых станицах, расположенных в окрестностях г. Кизляра. Офицер русской армии в путевом журнале особо отметил, что «лесу вовсе не имеется, а по берегу есть в самом малом количестве кустарник, которого недостаточно даже для оттопки» и казаки вынуждены недостающий лес «покупать у заречных жителей» [10]. В Моздокском полку при всех станицах также не было строевого леса, имелся только на берегу Терека «самый мелкий кустарник и то в малом количестве», которого недостаточно даже «для оттопки жилищ». Как и в других притеречных станицах моздокские казаки недостающий лес покупали «у заречных жителей, даже за несходную цену» [11].
Несмотря на то, что официальные документы начала 30-х гг. показывают достаточную территорию, отведенную под лесные насаждения, станичники испытывали острую нехватку в лесоматериалах [12]. Так, 29 ноября 1830 г. гребенской казак Павел Пашкин, находясь на Роговицком посту, скрытно «от товарищей пошел на Терек, сел в каюк и переправился на правую сторону для вырубки двух сошек на починку арбы». В результате нападения чеченцев получил огнестрельное ранение «пониже плеча на вылет», но сумел вернуться к сослуживцам, «откуда тот же час доставлен в станицу Червлённую, где… от раны помер» [13].
После подобных происшествий станичники стали организовывать специальные экспедиции за лесом на Терское правобережье. В 1834 г. гребенцы самостоятельно переправились через Терек для рубки леса [14]. В 1835 и 1838 гг. они вновь «под прикрытием заречных (кумыкских - авт.) князей рубили нужный им лес на правом берегу». Командир полка граф Стенбок отмечал, что эти затеречные соседи правобережный лес до 1835 г. считали собственностью казаков и не трогали его [15]. Однако чеченцы, пользуясь покровительством российских властей, подали «жалобу на казаков, сделавших… вырубку леса» на правом берегу [16]. Вследствие чего станичникам категорически запретили пользоваться правобережными лесами, и они были вынуждены покупать таркалы для виноградных садов у тех же «чеченцев за 1 руб. 50 коп. и 2 руб. за сотню» [17].
В 1839 г. подполковник Стенбок предлагал вернуть гребенцам лес, называемый «Командный», который еще в начале века был «отмежеван в казну совершенно неправильно» [18]. В 1844 г. С.С. Николаев просил генерала В.И.Гурко «исходатайствовать, как особенную милость государя императора» вернуть упомянутый участок казакам «вместо вырубленного на дрова леса (проходящими войсками - авт.) лесная дача менее 500 дес. «Командою» называемая и состоящая внутри Гребенского полка…, принадлежащая прежде сему полку». К просьбе Наказного атамана присоединился и Командир Отдельного Кавказского корпуса генерал А.И. Нейдгарт [19].
Это было связано с тем, что по планам в Гребенском и Моздокском полках значилось до 17132 дес. 919 саж. леса. Однако в действительности он «большею частью» состоял «из кустарника, растущего по степям и болотам» и был «значительно истреблен». Лишь 18 апреля 1845 г. Департамент военных поселений сообщил, что в числе земель, «дарованных Кавказскому войску в общественное владение…, заключается и «Командный» лесной участок» [20], который отходил Гребенскому полку в количестве удобной земли 583 дес. 1393 саж. и неудобной - 57 дес., 1184 саж., итого 641 дес. 177 саж. [21].
В 40-х гг. военное напряжение на левом фланге Кавказской линии достигло своего апогея. В результате количество проходящих войск через станицы многократно возросло, что в свою очередь привело к увеличению расходования лесоматериалов. Военное командование отчетливо понимало необходимость закрепления лесных участков за общинами. Поэтому уже в первом проекте о преобразовании Кавказского линейного казачьего войска было предложено выделить «на заведение лесов» по 150 дес. для каждой станицы по Тереку [22].
Но лесные угодья, которые по документам принадлежали казакам, помимо уничтожения проходящими армейскими частями в случае необходимости использовались и на казенные нужды. Например, в 1848 г., на строительство моста у станицы Шелкозаводской. Военными властями было разрешено бесплатно «вырубить лес около места, где будет мост, как для дороги, так и для склада строительных материалов», а также «на два ружейных выстрела в ширину, с тем, чтобы вырубленный лес представить в пользу переселенцев» [23].
О том, что жители станицы Новогладовской в случае «вырубки 96 саж. дров… сами будут лишены средств и должны на будущее время претерпевать в лесе крайность» [24] в расчет не бралось. К тому же, переселенцы, прибывшие в станицы на постоянное место жительства, помимо постройки домов использовали лес для приготовления угля, дров, строительного материала не только для собственного обихода, но и для продажи на кизлярском базаре. Вскоре лес превратился «в самое жалкое состояние, которое и заставило учинить над ним известный общественный контроль и порядок рубки…» [25].
Вырубка леса в пределах казачьих дач проводилась и в чисто военных целях. В местах, наиболее опасных для прорывов на левом берегу, значительные территории расчищались. Для лучшего наблюдения прибрежной полосы Терека, особенно в ночное время, вырубались не только деревья, но и мелкий кустарник [26]. Также вдоль дороги, идущей по левому берегу, все лесонасаждения истреблялись на расстоянии, превышающем ружейный выстрел [27]. Подобные мероприятия, связанные с мерами предосторожности в условиях военного времени, никоим образом не способствовали сохранению лесов на Терском левобережье. Лишь с 1859 г., когда активные военные действия в регионе прекратились, «видя крайнюю необходимость леса», начальство стало «заботиться об искусственном разведении его» [28].
Таким образом, лишение казаков Восточного Предкавказья права владеть левобережными лесными угодьями, как и иное ущемление их прав в первой половине XIX в., привело к заметному ухудшению жизни населения станиц. Обращения в различные инстанции мало помогали, так как обострение военно-политической ситуации в регионе не оставляло времени высоким чинам для решения скоротечных проблем. В результате станичники саботировали распоряжения властей, что негативно сказалось на сохранности Терских лесов. Приступить к решению проблемы сохранности лесного фонда Притеречья на качественно новом уровне правительство смогло лишь после окончания активных боевых действий в северокавказском регионе.
Впрочем, утверждать о полном игнорировании проблемы, связанной с рачительным природопользованием, сохранением и приумножением зеленых насаждений, не приходится. По решению российской администрации создавались специальные плантации или рассадники для культивирования скорорастущих растений. При А.П. Ермолове их было шесть, а к ним по инициативе Г.А. Емануеля в 1827 г. добавили еще семь. Для этого были выделены следующие селения: «Ново-Рожденственское, Ново-Троицкое, Ново-Александровское, Расшеватское, Дмитриевское и Ильинское, и по р. Кубани казачьи станицы: Темижбекскую, Кавказскую, Тифлисскую, Казанскую, Ладожскую, Усть-Лабинскую и Воронежскую, снабдив для сего как лесных чиновников, так и надзирателей нужными к тому правилами» [29]. Кавказский обер-форштмейстер докладывал Г.А. Емануелю, что весной 1827 г. в Ставропольском и Георгиевском уездах было высажено 55600 черенков, а осенью предполагалось добавить к ним еще 14400. Таким образом, 29 десятин 1800 кв. саженей покрывалось молодой порослью. Земским судам ставилось в обязанность «оградить крестьян от притеснений при побуждении их к насаждению лесов», и расчет таким образом делался на то, что люди сами поймут всю полезность этого занятия [30]. Впрочем, подобная практика не всегда носила добровольный характер. Иногда население принуждалось к этому в приказной форме. 30 ноября 1830 г. граф Паскевич отдал генералу Емануелю следующее предписание: «По безлесности в Кавказской области прошу в. выс-о учинить немедленно распоряжение, чтобы повсеместно в селениях и казачьих станицах Кавказской области жители вокруг огородов и дворов своих сажали ежегодно тополевые деревья и сколько можно в большем количестве. О сем иметь попечение и строгое наблюдение земским полициям под ответственностью за неисполнение исправников» [31]. Помимо деревьев местных пород практиковалась и высадка «выписанных из разных губерний, березовых и других родов семян. Дабы же увеличить разведение леса, то ежегодно в весеннее и осеннее время, при каждом плантаже прибавлялись по одной и по две десятины посадки из казенного и других лесов, молодой поросли деревцов и посевов семян, которых по настоящее время составилось и произрастает в Ставропольском и Пятигорском округах, равно и при казачьих станицах, более 715-ти т.», - писал 25 апреля 1832 г. ген.-л. Вельяминов в своем рапорте барону Розену [32]. Он заверил его, что возьмет под личный контроль работы по увеличению лесов.
Так, благодаря вниманию со стороны кавказского начальства и труду российских поселенцев, некогда пустынные земли покрывались зелеными островками, которые в будущем должны были изменить лицо степного Предкавказья.
1. Великая Н.Н. К истории взаимоотношений народов Восточного Предкавказья в XVIII-XIX веках. Армавир, 2001. С. 26.
2. АКАК. Тифлис, 1870. Т. IV. С. 74.
3. АКАК. Тифлис, 1873. Т. V. С. 905.
4. Пономарёв Ф. Материалы для истории Терского казачьего войска с 1559 по 1880 год // Военный сборник. Т.136. № 12. СПб., 1880. С. 338.
5. АКАК. Тифлис, 1875. Т. VI. Ч. II. С. 610, 640.
6. РГВИА. Ф. 13454. Оп. 2, Д. 330. Л. 5, 7 об., 9.
7.АКАК. Тифлис, 1873. Т. V. С.845.
8. РГВИА. Ф. 15044. Оп. 1, Д. 21. Л. 8.
9. Попко И.Д. Терские казаки со стародавних времен. Гребенское войско. Вып.1. СПб., 1880. С. 364, 376, 379, 386.
10. ГАСК. Ф. 79. Оп. 1, Д. 1508. Л. 64 об., 65 об., 67 об.
11.Там же, л. 23 об., 27 об., 30 об., 34 об., 35 об.
12. РГВИА. Ф. 13454. Оп. 15, Д. 19. Л. 5 об.–6 об.
13. РГВИА. Ф. 13454. Оп. 6, Д. 26. Л. 205–205 об.
14. ЦГА РСО-А. Ф. 3. Оп. 1, Д. 9. Л. 11 об.
15. Исторические сведения о Гребенском казачьем полку // Сборник Общества любителей казачьей старины. 1912. № 4. С. 53.
16. ЦГА РСО-А. Ф. 3. Оп. 1, Д. 9. Л.11 об.
17. Исторические сведения о Гребенском казачьем полку. С.53.
18. Там же, с.49, 53.
19. РГВИА. Ф. 13454. Оп. 9, Д. 23. Л. 2–2 об., 23.
20. РГВИА. Ф. 13454. Оп. 9, Д. 23. Л.15 об., 23.
21. РГВИА. Ф. 13454. Оп. 6, Д. 571. Л. 222.
22. РГВИА. Ф. 13454. Оп. 6, Д. 517. Л. 45 об., 46 об., 47 об.
23. РГВИА. Ф. 13454. Оп. 3, Д. 137. Л. 9, 12.
24. РГВИА. Ф. 13454. Оп. 3, Д. 110. Л. 75 об.–76.
25. Статистические монографии по исследованию станичного быта Терского Казачьего войска. Владикавказ, 1881. С. 268.
26. РГВИА. Ф. 13454. Оп. 6, Д. 786. Л. 2–2 об.
27. РГВИА. Ф. 13454. Оп. 3, Д. 110. Л.76.
28. Пономарёв Ф. Материалы для статистики Кизлярского полка Терского казачьего войска (1858-1868) // Военный сборник. Т.70. № 12. СПб., 1880.С. 234.
29. ГАСК. Ф.15. Оп.1. Д.376. Л.24 об., 33.
30. Краснов М.В. Просветители Кавказа // Труды Ставропольской Ученой Архивной Комиссии. - Ставрополь, 1913. - V выпуск. С.28.
31. ГАСК.Ф.15. Оп.1. Д.312. Л.1.
32. ГАСК.Ф.15. Оп.1. Д.243. Л.1; ГАКК. Ф.249. Оп.1. Д.1034. Л.1.
Источник: Научная мысль Кавказа. – Приложение. - №14. – 2006. – С.162-167.