«Гребенские казаки» «…первоначальное убежище таковых беглецов было по объявлению гребенских старожилов за Терком в самой нынешней Кабарде и части Кумыцкого владения в гребнях, в урочищах: Голого гребня, в ущельях в Павловом при Гребне и ущелье Кашлаковском и при Пимоновом Дубе. Оные урочища звания свои получили от начальников тех беглецов.
В.Б. Виноградов, Т.С. Магомадова
В Центральном государственном архиве древних актов в Москве в фонде Г.Ф.Миллера имеется рукопись, озаглавленная «Описание гребенских казаков». Этот документ был опубликован М.О. Косвеном (Косвен М.О. Описание гребенских казаков ХVШ века //Исторический архив, 1958, №5,стр.181-184; Его же. Этнография и история Кавказа. - М., 1961, с.245-248.), который установил его приблизительную датировку. «Описание…» было составлено, по мнению М.О. Косвена, русским офицером, квартировавшим в гребенском селении примерно в 40-х годах ХVШ в. Исследовательская работа над документом затрудняется тем, что это не оригинал, а незаверенная копия. Тем не менее «Описание…» представляет большую ценность, так как дает историко-этнографическое описание одной из групп русского народа. М.О.Косвен писал, что «иных подобных документов, относящихся к русскому народу, литература ХVШ века не знает». «Описание гребенских казаков» имело приложение из планов и рисунков, которые, к сожалению, не сохранились.
Документ состоит из двух частей – исторической и этнографической. Нас в данном случае больше интересует историческая сторона «Описания», точнее – приведенные в ней географические названия местностей, где первоначально поселились «беглые российские люди» - гребенские казаки. Поскольку поселились они «не на тех местах, где они ныне имеют свое жительство, но за Терком в гребнях [то есть в горах] (В скобках даны пояснения самого автора «Описания гребенских казаков».) и в ущельях, а именно в урочищах голого гребня, в ущелье в Павловом, при гребне и ущелье ж Кашланавском и при Пименавском дубе, который и доныне ниже Балсур или Ортан реки, при Терке реке ж, по коим местам гребенскими казаками и проименовались. Но по частым и усиленным на них тамо от соседственных горских народов нападениям и причиняемым им всегда беспокойствам, со ущербом людей и скота, принуждены были оттоль выти и переселиться по Терку реке деревнями, а именно Курдюкова, Глаткова и Шадрина, по прозваниям отсадчиков (отселившихся) (В скобках – пояснение М.О. Косвена.) своих. На вышеопсанных же местах по их выходе поселились и завладели балсурцы, или карабулаки, чеченцы и гребенчуки".
Документ достаточно широко известен и неоднократно цитировался (См., например: Калоев Б.А. Из истории русско-чеченских экономических связей// Советская этнография, 1961, № 1, с.43; Гриценко Н.П. Социально-экономическое развитие Притеречных районов в ХУШ – первой половине ХIХ в. // Труды Чечено-Ингушского НИИ, т. IV. - Грозный, 1961, с.16; Его же. Из истории экономических связей и дружбы чечено-ингушского народа с великим русским народом. - Грозный,1965, с.13; Кушева Е.Н. Народы Северного Кавказа и их связи с Россией в ХVI – ХVП веках - М., 1963, с. 292, и др.). Но хотя достоверность его содержания не подвергалась сомнению и ценность его очевидна, никто не занимался его анализом, который, возможно, прояснил бы некоторые неясные вопросы о «первоначальном жительстве» беглых российских людей на территории Чечено – Ингушетии. Мы впервые попытались предпринять это.
М.О. Косвен с сожалением констатировал: «Автор «Описания гребенских казаков» на документе не обозначен и установить его сейчас нет возможности». Полагаем, что это заключение неоправданно пессимистично. М.О. Косвен, опираясь на содержание документа, его язык и стиль, подчеркивал, что автор – хорошо образованный человек, вероятно русский офицер. Кроме того, он, по-видимому, умел хорошо рисовать (в документе читаем: «мужчины на татарское обыкновение платья носят, как значат приложенные при сем рисунки»), а особое внимание к архитектуре и планировке гребенских поселений, которое выразилось не только в подробных словесных описаниях, но и в соответствующих чертежах («понеже весьма не регулярно строено, как значится на приложенных при сем планах»), выдает в нем человека, хорошо знакомого с принципами современного ему домо- и градостроительства различных областей России. Это весьма существенно.
М.О. Косвен склонялся к мысли, что автор документа – офицер, «квартировавший в гребенском селении». Думаем, что скорее – это человек, хорошо знавший быт гребенцев, но постоянно живший не среди них, а в Кизляре. Не случайно, начиная свой рассказ о гребенцах, он подчеркивает, что они «находятся в кизлярском ведомстве» и что о месте их первоначального поселения «при Кизляре… никакого письменного известия не имеется. Кроме того, не нужно забывать, что вместе с «Описанием гребенских казаков» в портфеле Г.Ф. Миллера имеются еще три документа («Об Андреевских и аксайских владельцах», «О народах степных», «О городе Терках») и был еще один («О князьях Евгалычевых»), упоминание о котором сохранилось в архивном перечне. М.О. Косвен неоспоримо доказал, что написаны они тем же автором, что и первый документ. Подобная широта интересов, подкрепленная солидной эрудицией, свидетельствует о незаурядной информированности автора относительно положения дел на всем Северо-Восточном Кавказе. Это было доступно скорее обитателю местного административного центра, нежели «квартиранту» рядовой казачьей станицы.
Мы согласны с датировкой документа, предложенной М.О. Косвеном («В тексте записки «О Терках» содержится упоминание царицы Анны Иоанновны, с поминальным ее титулованием. Это заставляет датировать наши документы временем после смерти Анны Иоанновны, т.е. после 1740 года») (Косвен М.О. Указ. соч.,с.247-248.). Документы известны в копии, писанной «почерком середины ХVШ века», и можно думать, что подлинники были чуть древнее, но не ранее 1735 г. (времени построения Кизляра). Известно, что так называемые «портфели» Г.Ф. Миллера укомплектовались копиями архивного материала в 1733 – 1743 гг. (См.: «Личные архивные фонды в государственных хранилищах СССР», Указатель, т.1, М.,1962,стр.453.). Учитывая все сказанное, можно считать, что копия «Описания гребенских казаков» была снята в 1741-1743 гг.
Полагаем, что документы, копии которых попали в архив Г.Ф.Миллера, были написаны А. Ригельманом, одним из ранних знатоков истории казачества. А. Ригельман – офицер русской армии, инженер по специальности (он вышел в отставку в чине инженер-генерал-майора и кавалера) (См.: Ригельман А. История или повествование о донских казаках, отколь и когда они начало свое имеют, и в какое время и из каких людей на Дону поселились, какие их были дела и чем прославились и проч. Собранная и составленная из многих вернейших российских и иностранных историев, летописей, древних дворцовых записок и из журнала Петра Великого через труды инженер-генерал-майора и кавалера Александра Ригельмана 1778 года. - М., 1846.). В 1735 г. А. Ригельман руководил строительством города Кизляра, который в политико-административном отношении заменил г. Терки на р. Тюменке. Образованнейший офицер своего времени, А. Ригельман не ограничивался лишь выполнением своего служебного долга: он тщательно собирал разнообразные материалы по истории казачества, в том числе гребенского и терского. В 1758 г. он подготовил книгу «Изъяснение о Кизлярской крепости». К сожалению, она не была издана, и рукопись ее пока не найдена. Однако ясно, что, говоря о предыстории строительства Кизляра, автор не мог не коснуться различных сторон местной истории и, конечно же, истории города Терки. А именно эти сюжеты и составляют содержание упомянутых выше документов.
Позднее А. Ригельман скрупулезно собирал и изучал материалы о казачестве юга России. Итогом его многолетней работы стал труд, завершенный им в 1778 г., но опубликованный лишь в 1846 г. (А. Ригельман. Указ.соч.). Эта работа давно уже стала настольной книгой исследователей истории гребенского и терского казачества (См., например: Потто В.А. Два века терского казачества (1577-1801), т.1. - Владикавказ, 1912; Кравцов И. Очерк о начале Терского казачьего войска. - Харьков. 1882; Заседателева Л.Б. К истории формирования терского казачества //Вестник Московского ун-та, 1969, № 3, и др.).
Но никто из историков, занимавшихся этим вопросом после упомянутой публикации М.О.Косвена, не обратил внимание на поразительное сходство, легко обнаруживаемое при сопоставлении текстов раздела книги А.Ригельмана «Гребенские казаки» и рукописного «Описания гребенских казаков», а также на оформление обоих источников А.Ригельмана в своем сочинении о донских казаках приводит рисунки с изображением одежды казакоа и казачек, а также план и карту стольного города донской земли – Черкасска. Подобные приложения (касающиеся гребенцов и города Терки) упоминаются и в тексте «Описания гребенских казаков». А насколько сходны тексты источников, можно судить по следующему сопоставлению.
«Описание гребенских казаков»
«По объявлениям же настоящих терских старых жителей или старожилов сказано… что первоначальное жительство свое имели не на тех местах, где они ныне имеют; но за Терком в Гребнях (то есть в горах) и в ущельях, а именно в урочищах голого гребня, в ущелье Павловом, при гребне и ущелье же Кашланавском и при Пименавском дубе, который и доныне ниже Балсур или Ортан реки, при Терке реке ж, по коим местам гребенскими казаками и поименовались.
Но по частым и усиленным на них тамо от соседственных горских народов нападениям и причиняемым им всегда беспокойствам, со ущербам людей и скота принуждены были оттоль вытти и переселиться по Терку реке деревнями, а именно Курдюкова, Глаткова и Шадрина, по прозваниям отсадчиков (отселившихся) своих… А потом прибавилось их и от беглых стрельцов и тако наконец, за утеснением их жилищ, хотя и целыми городками те деревни сделались принуждены были еще два городка построить. Новоглаткой и Червленой, с которого времени стало их пять станиц… Ныне ж числом их комплекта в пяти городках состоит кроме неслужаших пять сот человек при одном атамане и обыкновенных старших своих…»
«…Какие ж воровские казаки были, тем свидетельствуют их известным и доныне именами, находящиеся по Терку, Аксаю, Канбулату и прочим рекам запустелые городищи, яко от Сеньки Разина, Андрюшки Килбака, Костека (Костек был атаман разбойничей из беглых донских казаков, который по указу полковником Тушевым, купно с терским атаманом Федором Киреевым с командою 1697 году пойман с немалым числом шайки его разбойников и отведен до Астрахани, а городок разорен) и протчих разбойников, притом и бывшие кумские казаки, где ныныне состоят неизвестно…» и т.д.
«Гребенские казаки»
«…первоначальное убежище таковых беглецов было по объявлению гребенских старожилов за Терком в самой нынешней Кабарде и части Кумыцкого владения в гребнях, в урочищах: Голого гребня, в ущельях в Павловом при Гребне и ущелье Кашлаковском и при Пимоновом Дубе. Оные урочища звания свои получили от начальников тех беглецов.
После того, когда по частным на них от живущих близ их горских людей набегам чинились им беспокойства и ущерб людям и скоту принуждены из тех мест выттить и поселились на сей стороне реки Терка ж, тремя деревнями: Кордюкова, Гладкова и Шадрин по названиям осдчиков своих. Потом для лучшей безопасности своей огородили и укрепили деревянными заплотами и именовать стали их городками. По сем, когда их приумножилось… за утеснением к житию их жилищ, построили еще два городка Новогладской и Червленой, и с оного времени стало их пять станиц, и доныне находятся. Их на жалованье состоит 500 казаков при одном войсковом атамане со старшинами…»
«… сам Заруцкий с Маринкою и с сообщниками своими бежал на Яик, а прочие за Волгу и там за Тереком рекою в Гребнях, т.е. в горах и ущельях, с такими же воровскими гребенскими казаками поселились, а потом от разбойника Андрюшки Килбака, затем от бежавших же с Дону 1620-го и 1658-го, для раскола, также отшайки разбойника Стеньки Разина, от 1671-го и от оставшейся артели разбойника ж, бывшего в 1687 году, на Куме реке, потом близ каспийского моря на Есулаке, Костюка, и от бывших в 1698 годах, ушедших же бунтовщиков стрельцов, наконец бежавших же для раскола же с Дону кумских казаков…» и т.д.
Сразу же оговорим, что орфографические (Кашлановское-Кашлаковское, Пименав-Пимонов, Новогладкой-Новоглаткой, Курдюкова-Кордюкова и т.д.) и стилистические несоответствия можно отнести за счет переписчиков, позднейшей авторской правки, а также, возможно, правки редактора середины XIX в., готовившего к изданию рукопись А. Ригельмана.
Объяснимы и некоторые смысловые различия текстов. Так, мы думаем, что в книге А. Ригельмана исчезли слова, поясняющие местоположение Пименова дуба, потому что дуб, существовавший еще в 40-е годы XVIII в., мог не уцелеть в последующие сто лет.
Более обстоятельное в книге А. Ригельмана описание, насыщенное деталями и «праведным» гневом к «разбойникам», «шайкам», «бунтовщикам», «раскольникам» и т.п., пополнявшим ряды гребенцов, станет понятным, если учесть, что труд А. Ригельмана был завершен в 1778г., т.е. буквально вслед за казачье-крестьянским движением Пугачева, поясняющим основы Российской империи. Верноподданный генерал-помещик не мог не связать эту грандиозную вспышку борьбы с «извечными» казачьими бунтами.
Все историки признают уникальность источников и сведений А. Ригельмана о гребенцах. И все это вместе позволяет нам считать, что неизвестный переписчик середины XVIII в. сохранил для архива Г.Ф. Миллера копию тех сведений, которые собирал и записывал А.Ригельман намеревавшийся впервые написать историю казачества.
Напомним о высокой и справедливой оценке «Описания гребенских казаков», данной М.О.Косвеном, и сопоставим ее с мнением И.Кравцова о труде А.Ригельмана: «…эта история тем драгоценнее в данном случае, что она написана, или материалы для нее, по крайней мере, собраны были авторами во время построения Кизлярской крепости…, когда от появления гребенцов за Тереком прошло… не более полтора века…» (Кравцов И. Указ. соч., стр. 10,11.). Оба исследователя правы: в 30-40-е годы XVIII в. Память о событиях XVI в. Была, хотя и сглажена временем, но еще достаточно свежа, чтобы предания старожилов могли рассматриваться как правдивый рассказ о первых годах истории их предков на Северном Кавказе (Мы покажем ниже несостоятельность попыток разместить искомые ориентации в междуречье Терека и Сунжи, к чему, пусть с осторожностью, но все же склоняются Г.А.Ткачев, В.А.Потто, И.Кравцов и др. Не кажется нам удачной и интерпретация их в новейшей статье Л.Б. Заседателевой. Впрочем, она ближе предыдущих исследователей стоит к истине, пытаясь обосновать расположение первых «достаничных» селений русских людей на правом берегу Сунжи.). Заметим вместе с тем, что и сведения А. Ригельмана и в существенной части дублирующие их более ранние сообщения И.Г.Гербера (См.: Гербер И.Г. Описание стран и народов вдоль западного берега Каспийского моря, 1728 г. //История, география и этнография Дагестана. XVIII-XIX века. - М., 1958, стр. 60-61.) отражавшие события давно прошедшие, о которых губернские старожилы судят лишь по передаваемой из поколения в поколение фольклорной информации. Они отражают период, намного предшествовавший появлению казачьих «деревень» на Тереке. Но эти последние (городки Червленой, Курдюнной и более десятка других) упоминаются в русских источниках на левом берегу Терека, по крайней мере с 20-х годов XVII в. (См., например: «Кабардино-русские отношения XVI-XVIII вв.», т.1, М., 1957, стр. 215, 226, 228, 256, 302, 303, 305, 315; «Русско-дагестанские отношения XVII-первой четверти XVIII вв.». - Махачкала, 1958, с. 192 и др.). Следовательно, «первоначальное жительство» в гребнях и ущельях соответствует XVI в., ко второй четверти которого и появились на территории Чечено-Ингушетии «беглые российские люди». Фольклорная хронология тут полностью совпадает с исторической.
Но где же все-таки находились первоначальные места жительства беглых русских людей, ориентиры которых А.Ригельман узнал от старожилов, помнящих еще названия тех урочищ и ущелий, где поселились впервые их предки?
Прежде всего источник говорит - «за Тереком в гребнях [то есть в горах] и в ущельях, а именно в урочищах голого гребня». После этих общих сведений в обеих редакциях источника в определенной последовательности перечислены ориентиры, названные старожилами «первоначальным жительством» своих предков. Думается, что человек, объясняющий панораму местности, перечислил бы пункты слева направо, т.е. если стоять лицом к горам Кавказа, то с востока на запад (В подтверждение приведем первую известную русскую карту Северного Кавказа за 1719 г., выполненную именно по такому принципу (см. «Кабардино-русские отношения в XVI-XVIII вв.», т.1, вклейка между с. 388 и 389).). Так поступили, по-видимому, и хорошо знающие местность информаторы А. Ригельмана.
В литературе утвердилось мнение, что название «гребенские казаки» произошло от Терского хребта, где якобы поселились первоначально русские люди. В более поздних источниках и литературе о гребенском казачестве невысокий хребет, протянувшийся по правобережью Терека, действительно часто называли Гребнем. Но в свидетельствах А. Ригельмана, очевидно, не случайно «за Тереком» называется не гребень, а «гребни», «горы», «ущелья» во множественном числе. Поневоле приходится думать, что речь здесь идет отнюдь не о заурядной гряде возвышенностей Терского хребта, а о подлинных и многочисленных «гребнях» - хребтах северных отрогов Кавказских гор, лежащих южнее Сунжи. Однако соответствует ли наше понимание «гребней» тому, которое бытовало в XVI-начале XVII в. (а не позднее!) и отразилось в источниках?
Как выясняется, вполне соответствует. В документе 1589-1590 гг. о русском посольстве в Грузию упоминаются Батцкие и Метцкие гребни (Белокуров С.А. Сношение России с Кавказом - М., 1889, с.128.). Наименование Батцкие исследователи сопоставляют с национальным наименованием цова-тушин - бац-би, а Метцкие - с названием одного из вайнахских обществ в верховьях Аргуна (Кушева Е.Н. Указ. соч., стр. 67, 68 (она приводит мнение ряда авторов).). Следовательно, в обоих случаях подразумеваются высокогорные районы у перевалов через Главный Кавказский хребет. Хорошо известные терским служилым людям по посылкам в Мерези 1618 г. мерезенские (мержойские в верховьях Фортанги) селения («кабаки») находились «в Пребнях под снежными горами» (Генко А.Н. Из культурного прошлого ингушей//Записки коллегии востоковедов, т. V. - М., 1930, с. 685, 686, Кушева Е.Н. Указ. соч., с. 73-74.).
В январе 1617 г. в степной части Кумыки (Северный Дагестан), куда Терский хребет не заходит, собрался съезд местных феодальных владетелей «под Гребнями на подах» (Кушева Е.Н. Указ. соч., с.57.). Ни одно из названных и других известных нам синхронных упоминаний гребней (вопреки разъяснениям Е.Н. Кушевой, данным в «Указателе географических названий») (Там же, с. 356.) не относится и не может относиться к Терскому хребту. В русских документах и представлениях второй половины XVI-начала XVII в. «гребни» («гребени»)- это высокогорье, и чаще всего - северные склоны Кавказского хребта. Обитателей этих гор сами вайнахи («Вайнах - дословно «наш народ» (чеченск. и ингушск.). В научной литературе термин введен для обозначения всей группы в целом.) называют ламароями, что в переводе означает горцы. И в нашем документе, отразившем предание XVI в., одна из групп вайнахов, вытеснившая первоначальных русских поселенцев, именуется «гребенчуки» (ламарои, горные вайнахи), т.е. называется термином, тождественном в географическом (но не этническом!) смысле наименованию «гребенские казаки» (В более поздней литературе XVIII в. гребенчуками иногда называли обитателей крупного вайнахского аула Герменчук. Здесь на лицо искажение названия (нужно: герменчуковцы). Но эти последние также выходцы из глубины гор, т.е. первоначально все-таки ламарои (горцы).). Потому-то в документе хорошо осведомленного автора внесено в квадратных скобках важное уточнение «в Гребнях[ то есть в горах]». Ясно, что в контексте записанного А. Ригельманом предания гребенских казаков под термином «Гребни» скрываются отроги собственно Кавказского хребта, лежащие южнее Сунжи.
Жили русские беглые люди в частности в «урочищах голого гребня». Первый этнограф-чеченец У. Лаудаев, руководствуясь преданиями предков, упоминает о границе между чеченскими племенами и русскими поселениями, проходившей по северным отрогам Кавказских гор, где имеются «обнаженные вершины», которые по-русски можно назвать «лысыми горами» (Лаудаев У. Чеченское племя //Сборник сведений о кавказских горцах, VI. - Тифлис, 1872, с. 2, 32, 33.). Он приводит народную версию о том, что нынешние так называемые Черные горы не всегда были покрыты лесом и лишь спустя некоторое время на них стали расти деревья, «обратившиеся в непроходимые леса». Если учесть, что аналогичные предания бытуют в народе до сих пор и их рассказывали нам, например, в Ножай-Юртовском и Шалинском районах (Во время археолого-этнографических изысканий 1966-1971гг.), где информаторы связывали возникновение лесов со временем вторжения в равнинную Чечню калмыков (конец XVII-начало XVIII в.), то можно думать, что они отражают картину, реальную для XVI в. И «голый гребень» является воспоминанием, отголоском того времени, когда часть этих гор могла быть действительно «лысой».
Первым названным ориентиром является «ущелье Павлова при гребне», что сразу же вызывает ассоциации с источником святого Павла близ станицы Петропавловской. Однако он лежит на левом берегу Сунжи и потому в данном случае не может быть нашим ориентиром. Впрочем, источник святого Павла был в Чечено-Ингушетии не один. Под таким названием известны источники в 18 км к северо-западу от Грозного близ Мамакай-Юрта, а также близ Брагунов. Разве исключено, что были и другие?
Но, может быть, прототипом названия данного ориентира послужил некий созвучный местный топоним? С большой осторожностью выскажем предположение, что Павловы ущельем могло именоваться у первых русских поселенцев ущелье реки Хулхулау. К такой мысли можно прийти, если учесть, что Искерия, т. е. восточная часть горной Чечни в целом очень бедна позднесредневековыми вайнахскими башнями, особенно боевыми. Их тут практически нет. И лишь в районе ущелья Хулхулау исторически, лингвистически и археологически засвидетельствованы боевые башни у Ца-Ведено, Харачоя, Эрсеноя, Хоя, Кезеноя и в других местах. Здесь известны топонимы, прямо связанные с боевыми башнями, как БIав-корт, ВIав-тIа и т.д. к слову сказать, ущелье Хулхулау и идущие из него в горный Дагестан перевальные дороги стали очень рано известны русским; еще во второй половине XVI в. этими путями осуществлялись связи и контакты с Аравией, ее ханом и родственником его Черным князем. Нет ничего невероятного, что сравнительно богатая боевыми башнями долина Хулхулау могла именоваться у части вайнахов «БIавлой-чIож» - «БIавлойское» ущелье. Несомненно, близкое созвучие названия «БIавлойское» лично-именному топониму «Павловское», возможно, вызвало появление данного ориентира в преданиях гребцов и исследуемой рукописи.
Подобных примеров переосмысления русских туземных топонимов и стремления связать их с личными именами истинных и легендарных первопроходцев на Северном Кавказе можно найти множество, и едва ли не самый яркий (и к тому же географически близкий нашему) из них - это превращение названия кумыкского аула Эндери («место обмолотого зерна») в аул Андрей (См., например: Броневский С. История Донского войска, ч.1 - СПб., 1834, с. 61; Дебу И. О Кавказской линии. - СПб., 1829, с.90.).
Но есть ли основания предполагать наличие русского населения в какой-либо части ущелья Хулхулау (БIавлойского - Павловского) на заре истории гребенских казаков? Думаем, что есть. Известны многочисленные и разнообразные предания (казачьи и чеченские), суть которых сводится к бесспорному признанию необычайно тесных, длительных отношений гребенцев станицы Червленой и чеченцев - гуноевцев, живших по водоразделу Хулхулау и Гумса. Не станем пересказывать эти предания, многократно записанные и у тех, и у других (См., например: Попов И.М. Ичкерия //Сборник сведений о кавказских горцах, IV. - Тифлис, 1870, с. 12-13; Лаудаев У. Указ. соч., с. 49-51; Гриценко Н.П. Из истории экономических связей и дружбы чечено-ингушского народа с великим русским народом, с. 30-32; Саламов А.А. Из истории взаимоотношений чеченцев и ингушей с Россией и великим русским народом //Изв. Чечено-Ингушского НИИ, т. III, вып. 1 - Грозный, 1963, с.28, и другие работы.). Отметим только: тесные родственные связи гуноевцев и гребенцев-червленцев – общеизвестный факт. Сто лет назад потомки гуноевцев составляли около половины всех казаков, живущих в Червленой (Попов И.М. Указ. соч., с. 12,13.). К сожалению, изначальные предания об установлении родственных взаимоотношений между гребенцами и гуноевцами были затемнены позднейшими сообщениями о постоянном бегстве чеченцев к казакам. В тех фольклорных вариантах, от содержания которых веет древностью, мы находим важные указания на то, что гуноевцы поддерживали дружественные связи с предками червленцев еще до того, как первые стали исповедовать ислам (Калоев Б.А. Указ. соч., с. 50, 51.). Если учесть, что обитатели Ичкерии предстают в русских письменных источниках конца XVI в. мусульманами, то установление связей между гуноевцами и гребенцами придется отнести ко времени более раннему. И это соответствует времени, когда, согласно нашему документу, гребенцы жили в некоем Павловском ущелье.
Особые взаимосвязи гуноевцев и гребенцов, на наш взгляд, подтверждают гипотезу о том, что вайнахи приютили первых русских поселенцев в родном ущелье, которое русские стали называть «Павловское».
Правда, приводя сведения из книги А. Ригельмана, И. Кровцов отождествляет «ущелье Павлово» с урочищем Павлова-щель и Павлов-камень, которые известны во второй половине XVIII века в районе Терского хребта (И. Кравцов, Указ. соч., с. 14, 15.). Топонимы эти явно связаны с русским именем Павел. Но ведь и сам А. Ригельман полагал, что «оные урочища звания свои получили от начальников тех беглецов». Не нужно, однако, забывать: в топонимии широко распространен принцип переноса традиционного названия села, местности или реки на новые места, освоенные людьми одной и той же этнической группы. Так что вполне возможно предположение: первоначальный «гребенский» (горский) ориентир, осмысленный в связи с именем Павла (БIавловское - Павловское ущелье) переносился затем неоднократно казаками на новые места их жительства. Надо отметить, что нигде больше на территории Чечено-Ингушетии не встречается такое частое повторение (перенос) наименований населенных пунктов, как в Ичкерии и прилегающих к ней с севера районах.
Мы привели свои соображения в пользу отождествления топонима «Павлово ущелье» с долиной реки Хулхулау. Думаем, что они достаточно основательны, особенно если сопоставить их с последующими сообщениями анализируемого нами источника.
Второй «именной» ориентир в документе- ущелье Кашланавское, которое мы склонны считать Аргунским ущельем. Оно также стало известно русским одним из первых в Чечено-Ингушетии.
В отписках русских воевод и в делах о посольских сношениях русского правительства с Кавказом часто упоминаются «горские землицы» и, в частности, Шибуты (Шатоевская котловина южнее слияния рек Шаро и Чанты-Аргуна называется аварцами Шубути, так же называли Шатой старики-чеченцы) и Мулки (тайповое название жителей Гухойского ущелья, расположенного южнее Шатоя по левой стороне реки Чанты-Аргуна).
Е.Н. Кушева приводит ряд документов, где в челобитных и различных отписках конца XVI-начале XVII в. речь идет о землях шибутов и мулков (Кушева Е.Н. Указ. соч., с. 61, 62, 72, 73.).
Грузинские послы в 60-х годах XVII в. проезжали мимо заброшенного города Чечен, расположенного у реки Чечени, о котором рассказывали в Москве, что там был город - «великих государей …российских», но не могли сказать, когда. Послы сообщили, что находится город в двух с половиной днях пути от тогдашнего Терского города и в одном дне пути от «Туш», т.е. Тушетии. Е.Н. Кушева, подчеркивая, что другие осведомленные источники не упоминают город Чечен, предполагает, что он был построен еще при Иване Грозном во время одного из длительных походов русских войск 1563 или 1566 г. как опорный пункт для отношений Москвы с Кахетией (Там же, с. 241.). Но, возможно, этот «город» (не известный русским официальным документам) был построен или освоен русскими людьми до того, как «великие государи российские» наложили свою руку на все русские поселения в Чечне? (М.А. Полиевктов осторожно склонялся к этой мысли, полагая, что «город Чечен» указывает «на одно из поселений гребенских казаков» (см.: Полиевктов М.А. Экономические и политические разведки Московского государства XVI в. на Кавказе - Тифлис, 1932, с. 23.)
И не был ли он одним из тех, самых ранних русских поселений XVI в., о которых У. Лаудаев писал: «весьма вероятно, что окопы (рвы и валы.- В. В., Т. М.) эти сооружены русскими. Чеченцы вполне в этом уверены. Так, например, курган Гойтен-Корта, около Аргуна, в Большой Чечне, коего окопы и теперь целы. Говорят, что он был сосредоточением для русских, долее других в Чечне (речь идет о времени, предшествующем уходу русских на Терек.- В. В., Т. М.). В Мартанском и Гойтенском ущельях также существовали их окопы, чеченцы находили в них серебряные и медные деньги» (Лаудаев У. Указ. соч., с. 43.).
Возможно, что рвы Гойтен - Кортинского городища и сопоставляются с остатками «города Чечен».
О том, что чеченцы Аргунского ущелья довольно рано познакомились с русскими, говорит и тот факт, что до сих пор сохранились предания о варандийцах (Варанды - селения в Аргунском ущелье, засвидетельствованное письменными источниками XVI-XVII вв.), как о потомках некоего русского населения, жившего прежде в этих местах. Чеченцы породнились с этими христианами-русскими и поддерживали с ними дружбу и родственные связи столь крепкие, что когда их начали силою «приводить» в мусульманство, то варандийцы дали жестокий бой и, потерпев поражение, частично переселились в гребенские станицы к прежним своим русским соседям, друзьям и родичам (Предание записано В.Б. Виноградовым в 1959 г. Оно подтверждено информацией ст. научного сотрудника Чечено-Ингушского НИИ, этнографа А.А. Исламова и теми краткими публикациями, что имеются в старой кавказоведческой литературе.).
У. Лаудаев, в свою очередь, приводит предания о некоем русском первопроходце в Чечне Тарасе, который остался здесь и не ушел со всеми русскими на Терек. Он был убит двумя зумсоевцами (из высокогорных аргунских фамилий) (Лаудаев У. Указ. соч., с. 43.).
В «Описании…» сказано, что после ухода русских перечисленные в документе места заняли чеченцы (первоначально - жители Чечен-Аула) и гребенчуки, под которыми, скорее всего, подразумеваются ламаройцы, т.е. горцы- жители Аргунского ущелья. Но как объяснить попавшее в документ название «Кашланавское ущелье»? В этом наименовании мы видим топоним, возникший на основе термина «каш», издревле заимствованного горцами у тюркоязычных народов (Генко А.Н. относит это заимствование к половецкой эпохе (Указ. соч., с.714).). «Каш»- могила, «ла»- вайнахский словообразовательный суффикс, «н»- суффикс родительного падежа, «овск»- русское окончание. Следовательно, это название можно перевести как ущелье «могильников».
В Аргунском ущелье по сравнению с другими ущельями необыкновенное множество разнообразных могильников и кладбищ со склепами, пещерными усыпальницами и т.д. (Виноградов В.Б., Марковин В.И. Археологические памятники Чечено-Ингушской АССР - Грозный, 1966.). В местной топонимике мы находим небывалое для Чечено-Ингушетии обилие названий, которые связаны со словом каш (могила): Кешты (Зумсой), Кашите (Терлой), Кеш-ын (Шатой), Кеш-ын (Гатын-Кале), Кашнехъ (Малхиста), Кешите (Шарой) и т.д. (См., например: Чеченская автономная область. Основные статистические данные и список населенных мест на 1929-1930гг. - Владикавказ, 1930.). Обилие подобных топонимов могло породить своеобразное общее название для всего Аргунского ущелья - Кашлановское (русский вариант). Это наименование, возможно, не было широко распространено, но запало в память тех русских, что некогда забрели сюда. Так, по нашему мнению, решается вопрос о локализации Кашлановского ущелья.
Определить местонахождение «Пименавского дуба» затруднительно. Л.Б. Заседателева отождествляет его с селением Дуба-Юрт. Отождествление, прямо скажем, спорное. По-видимому, автора ввело в заблуждение созвучие этих названий. Но Дуба - это личное имя легендарного основателя селения и к русскому названию породы деревьев никакого отношения не имеет. В документе же, очевидно, речь идет о реально существовавшем дереве, возможно, называвшемся по имени некоего Пимена. Ведь приведена же У. Лаудаевым чеченская легенда о гибели русского Тараса у векового дуба. В подобных трагических или каких-либо иных ситуациях дерево и могло получить название. К тому же в документе Пименавский дуб хотя и назван вслед за Кашланавским ущельем, но далее следует пояснение: «который и доныне ниже Балсур или Ортан реки». Два последних ориентира имеют для нас принципиальное значение. И вот почему. Они, как и названия чеченских групп, поселившихся на местах прежнего обитания русских, недвусмысленно указывают на правобережье Сунжи. Необходимо отметить, что соображения о первоначальном поселении гребенских казаков на правом берегу за Сунжей высказывались в различных трудах по истории казачества (См., например: Лаудаев У. Указ. соч.; И.Д. Попко. Терские казаки со стародавних времен. - СПб., 1880; Потто В.А. Указ. соч., Л.Б. Заседателева, Указ. соч.), впрочем, без серьезной аргументации. По-видимому, ни один из этих авторов не располагал достаточно достоверными данными по этому поводу, и конкретных сведений, за исключением У. Лаудаева, привести не мог. Что же дает нам право уверенно отстаивать правильность данного тезиса?
Бесспорно, что Ортан-река - это река Мартан. Потеря первого носового звука «м» вполне естественна при восприятии иноязычного слова на слух. Что же за река Балсур? Интересно, что в «Описании…» название этой реки присутствует еще в слове «балсурцы» - горцы, те, что вытеснили гребенских казаков из мест изначального обитания. Тут же выясняется - «балсурцы, или карабулаки». Здесь и таится ключ к решению задачи.
С.С. Броневский пишет: «…однако Татары и Черкесы зовут их (карабулаков - В. В., Т. М.) Бальсу (сыта, медовая вода). Они имеют в своем владении шесть речек, впадающих в Шадиер и Фартам или прямо Сунжу. Бальсу есть одна из тех речек, и, как выше сказано, при ней построена была церковь, и подворье нашими духовными… В их же землях находятся ручьи Ашган, Валарек и Чалаш, впадающий в правый берег Сунжи, ниже Фартама, по оным карабулаки свои выгоны для скота имеют» (Броневский С.С. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе - М., 1823, ч.II, с.167, 168.). Названные реки Шадиер, Фартам, Чалаш, Валарек и др. представляют собою речную систему правобережья реки Сунжи, т.е. р. Ассу с ее притоком Фортангой, реки Шалаж, Валарек и др. Имя Бальсу обозначает у С.С. Броневского также одну из рек этой системы, причем, скорее всего пограничную для земель карабулаков (как погранична с запада Шадиер-Асса), ибо иноязычное наименование племени (Бальреки - балсурцы) было порождено, вероятно, названием пограничной реки, а Бальсу - тюркско-кумыкский гидроним, свидетельствующий о близости объекта наших поисков к зоне кумыкской активности. Этой характеристике ближе всего отвечает река Гехи - крупный правый приток Сунжи в среднем ее течении - и самая восточная из всех речек в границах исторических владений карабулаков.
Однако наша догадка так и осталась бы в сфере предположений, если бы мы не располагали доказательством этого тождества. Его представляет нам «Карта реке Терку и по части Малой Кабарды и Грузии» (В.Н. Гамрекели, документы по взаимоотношениям Грузии с Северным Кавказом в XVIII веке, Тбилиси, 1968, стр. 118-119 (карта).), составленная в 1733г. Ее значение для нас особо велико потому, что карта составлена приблизительно в одно время с «Описанием…». Указанная на карте Сунжа принимает с правого берега три притока. Два крайних притока, не имеющие на карте именования, представляют собой две реки: Ассу, течение которой несколько изменено, и Аргун, где автор помещает «чеченцев», явно имея в виду жителей селения Чечен-Аул, расположенного на этой реке. Где-то в середине между этими реками обозначена «река Балсу, на которой 100 деревень». Из всех многочисленных притоков Сунжи, принимаемых ею в этом районе, с правой стороны под названием Балсу может фигурировать только р. Гехи - самая полноводная и протяженная - располагающаяся как раз посередине между Ассой и Аргуном. Таким образом, на наш взгляд, подтверждается тождество упоминающейся в «Описании…» речки Балсур с нынешней рекой Гехи (Нас не должно смущать, что тот же С.С. Броневский в другом контексте называет р. Гехи, не именуя ее Бальсу. Здесь мы имеем дело с ошибкой автора, ибо по его характеристике р. Гехи является левым притоком Русского Мартана и на нем названо всего 5 деревень. Но левым притоком Мартана, причем как раз небольшим, является р. Рошня, название которой отсутствует у С.С. Броневского. Река Рошня находится близко от Гехи и путаница тут у С.С. Броневского вполне возможна. Знакомство же его с вайнахским названием Гехи нисколько не противоречит тому, что эта же самая река (подобно Ассе и многим другим) имела два разных названия: одно чеченское (Гехи), другое тюркское (Бальсу).
Здесь же нужно вспомнить и о некой неизвестной нам речке Топли, упомянутой в сочинении И. Дебу (Указ. соч., стр.154, 155). По словам этого автора, «При нем жили (р. Топли.- Авт.) жили прежде гребенские казаки». Ценность этого сообщения состоит в том, что местность р. Топли названа между Чалаш (Шалажа) и Гехи, т.е. все в том же районе близлежащих окрестностей Балсур (Гехи) и Ортан-реки (Мартан). «Окопы» первых русских поселенцев упоминается в Мартанском и соседнем ему Гойтинском ущельях и у У. Лаудаева. Возможно, что все эти глухие отголоски подлинного пребывания гребенцов в данном районе в какой-то мере объясняют и упорное наименование Мартана «русским» (Русский Мартан, а в тюркском произношении - Урус - Мартан).).
Перечисление всех разобранных выше ориентиров завершается в «Описании…» словами «при Терке реке же». На первый взгляд, они как будто бы противоречат нашим построениям о локализации пунктов первоначального расселения гребенцов к югу от Сунжи (ведь сама Сунжа в источнике не упоминается!). Но в документе отсутствует название Сунжи и как южной границы гребенцев. Да и вовсе не обязательно было упоминать Сунжу, если все остальные ориентиры указывают на земли, лежащие в бассейне крупнейшей реки края- Терека, притоками которого были и Сунжа, и все прочие реки и речки.
«За Терком» - значит к югу от прославленной реки. «В Гребнях»- значит (в понимании первопроходцев) в горах, что вздыбилось над южными притоками Терка. А все иные более частные названия - они и есть «при Терке реке ж».
Главная река, вокруг которой группируются все прочие местности, как бы олицетворяет весь близлежащий край. Ведь не случайно в древнейшей гребенской песне Ивану Грозному приписаны слова:
«Подарю вас, моих казаченьков,
Быстрым Терком со притоками.
Ай, быстрым Терком со притоками,
Ай, до синя моря до Каспийского»
(Путилов Б.Н. Песни гребенских казаков - Грозный, 1946, с.63.).
Не случайно и то, что в 1570г. русскому послу в Константинополе Новосильцеву для характеристики обширности земель большего князя Кабарды Темрюка, охватывавших, кстати, и часть правобережья Сунжи, достаточно было сказать: «По Терке по реке и до моря» (См.:. Кушева Е.Н. Указ. соч., с.92.).
Сведения А. Ригельмана восходят к самым ранним пластам гребенского фольклора и к самым первым представителям русских об освоенной ими местности. Пройдет совсем немного лет, и представления эти расширятся, станут более конкретными, подробными, полными. На страницах официальных документов, на картах найдут свое место и Сунжа, и Аргун, и Хулхулау и многие традиционные и более верные названия местных рек и урочищ. Но долго еще будут (реже или чаще) употребляться и «не стандартные» названия (то Аргун назовут Быстрой, то Джалку - Камышовой, то Хулхулау - Белкой и т.д.). И эти кажущиеся вольности простительны и объяснимы, ибо они - отголоски первых контактов с объектами; тех контактов, которые определили появление в посольском статейном списке 1589г. и в еще более раннем изустном гребенском предании таких не прижившихся впоследствии названий местностей, как Нижняя и Ровная Луки, Холопьевское городище, Павловское и Кашлановское ущелья, Пименавский дуб. Но, кроме всего остального, в этом и состоит ценность проработанных нами источников. Они донесли до нас память о давно и полностью забытом, позволили (пусть лишь едва!) приобщиться к той далекой эпохе, в которую возникали на земле вайнахов первые русские хутора; когда по горам и весям Чечено-Ингушетии прокладывали тропы первые русские люди. Они позволили нам еще раз задуматься над всей глубиной тех взаимосвязей гребенцов, о которых Л.Н. Толстой, опираясь на их же собственный фольклор, писал: «Очень, очень давно предки их … бежали из России и поселились за Тереком, между чеченцами на Гребне, первом хребте лесистых гор Большой Чечни… Живя между чеченцами, казаки породнились с ними, но удержали и там христианскую веру, и русский язык. Еще до сих пор казацкие роды считаются родством с чеченскими» (Толстой Л.Н. Собр. Соч., т. 3, с.164.).
Впервые опубликовано: Советская этнография. 1972. № 3, с.31-42.