Ее дед Николай Баль до революции был последним атаманом Натухаевской. Ее отец Никандр Баль, спасаясь от репрессий, в далеких тридцатых эмигрировал в Америку. Рядом с могилой Никандра Баля на казачьем кладбище Нью-Джерси – множество надгробий таких же, как и он, утративших родину российских казаков. 93-летняя Полина Никандровна Баль, атаманская внучка, печет пышные караваи, трудится в огороде и хранит память о трагической истории своей семьи, да и всей казачьей Натухаевки.
Ее дед Николай Баль до революции был последним атаманом Натухаевской. Ее отец Никандр Баль, спасаясь от репрессий, в далеких тридцатых эмигрировал в Америку. Рядом с могилой Никандра Баля на казачьем кладбище Нью-Джерси – множество надгробий таких же, как и он, утративших родину российских казаков. 93-летняя Полина Никандровна Баль, атаманская внучка, печет пышные караваи, трудится в огороде и хранит память о трагической истории своей семьи, да и всей казачьей Натухаевки.
С внучкой атамана мы встретились накануне Дня кубанского казачества, который отмечается 17 октября.
Девяносто три ей уж точно никак не дашь: под белейшим платочком по-молодому посмеиваются голубые глаза, на бело-розовом лице морщин – самая малость. Лишь палка в узловатых руках (кисть одной изуродована еще в тридцатые на шахте) да уйма воспоминаний о многочисленных братьях, дядьях, дедах и прадедах говорят о ее внушающих почтение годах.
Полина Никандровна настойчиво усаживает нас за стол: разве ж можно без блинчиков и чая беседу вести?
Разговор предстоит и долгий, и нелегкий.
Уж сколько лет прошло, а она и сейчас смахивает слезу, вспоминая о неделях в анапской тюрьме, об аресте матери, о том, как разлетелась по свету семья потомственных казаков Баль: кого раскулачили да в казахские степи выслали, кто через Анапу и Новороссийск начал путь мучительных скитаний по чужбине. Из всего семейства, пожалуй, только она избежала репрессий – вышла замуж и уехала с мужем в шахтерский Красный Сулин, тяжким трудом (работала в шахте наравне с мужиками) спаслась от раскулачивания.
- Полина Никандровна, у вас большая семья?
- Дед Николай, отец, три дяди: Григорий, Данило, Иван - все с женами, детьми. Все жили отдельно, а хозяйство вели общее. У деда огромное подворье имелось, пара лошадей, быков, коровы, множество коз. А еще молотилка, сноповязалка, косилка, большая пасека. Всем работы хватало.
- Все станичники были такими зажиточными?
- Бедно жил тот, кто не хотел работать. До революции 157 семей в Натухаевке жили, станичные земли простирались от Горного до Анапской. На каждого казака по десять десятин земли полагалось. Через четыре года казачье правление земли перераспределяло, чтобы равноправие соблюдать: луговые земли, песчаные чередовали по справедливости.
- Работали всей семьей?
- Дед всех в руках держал: я в восемь лет уже работала в колхозе, собирала семена ясеня и клена, мать со сноповязалкой управлялась лучше мужиков. Когда мужчины в полк уходили, все хозяйство на женщин ложилось. А вот рядом семья жила - он скотину пас, а жена все лето под кроватью от мух пряталась, чтобы спать не мешали. Зато зимой все к нам приходила: то капустки, то помидоров, то свеклы для борща просила, а своя земля сорняками заросла.
- Раскулачивали казаков такие вот лодыри?
- Они же нас ненавидели! Помню, как пришли раскулачивать, так все забрали, все вынесли, даже окна, полы и двери выломали, а нас в сарай переселили, оставили только то, что на нас было. Не взяли только иконы.
Слезы вновь наворачиваются на глаза Полины Никандровны. Справившись с предательской влагой (невестка вовремя подсунула платочек), казачка вспоминает, как ее бабушка нашла кусок мешковины, пошила восьмерым детям на следующий после раскулачивания день котомки и отправила за милостыней. Вот только на подаяния революционно настроенные односельчане не были щедры. Просивших милостыню детей шпыняли, «Кулачье отродье», - кричали вслед. Четырехлетнюю Олечку какой-то здоровенный дядька пнул так, что она буквально пролетела несколько метров… Атаманская внучка с трудом говорит о перенесенных мытарствах, как не давали им работы в селе, как перед свиданием стирала одно-единственное платье и, завернувшись в мешковину, ждала, пока оно высохнет.
Еще тяжелее ей вспоминать о том, как расстреляли одного из дядьев, как по навету арестовали мать (отпустили из новороссийской тюрьмы через несколько месяцев уже совершенно больной), как ночью, прихватив ружье, спасаясь от ареста, из дома, от семьи бежал отец. Больше она его не видела. Рассказывали, что его заметили в Анапе, во время посадки на пароход. В те страшные дни и ночи они не то что плакать, боялись лишний раз показаться на глаза захватившей власть голытьбе.
Ровным голосом Полина Никандровна рассказывает, как ночью гнали мимо их окон людей, слышались выстрелы, а на следующее утро они обнаруживали за околицей свежевзрыхленную землю. По ее словам, недалеко от виноградников, у знаменитого натухаевского креста, не меньше семидесяти человек расстрелянных до сих пор лежит.
- Лет тридцать прошло, году в шестьдесят восьмом, приносят с почты письмо. Отец!!! - оживляется Полина Никандровна. – Пишет, мол, жив-здоров, живет в Нью-Джерси, держит пасеку, новой семьей так и не обзавелся. Все меду с американской пасеки нам собирался прислать. Вот так и начали приходить в семью Балей письма да посылки из Америки.
- Все писал, «знаешь, доча, сколько в чужой стороне коня ни корми, а он все на родину смотрит». Тосковал по России очень, - прерывающимся голосом продолжает Никандровна. – Там, в Америке, много наших-то казаков было, и натухаевцев тоже.
Собралась разбросанная по белу свету казачья семья только в пятидесятых, после смерти Сталина вернулся из казахской ссылки дед-атаман, съехались его сыновья. Один лишь Никандр так и остался в Америке, но связь с родными не терял до самой смерти.
Сегодня Полина Никандровна Баль – в семье старейшина. Трое детей, внуки и правнуки, хозяйство, от которого отказываться не хочет. Опираясь на палку, шустро проходит во внутренний дворик, где стоит выложенная ее руками русская печь, возится в огороде, уничтожая настырные сорняки, и хвалится сладкими тыквами с собственной грядки. Она охотно делится рецептами выпечки домашнего хлеба (до сих пор сама печет) и удивляется полной неспособности городских правильно сварить тыквенную кашу. Тихая, мирная и очень достойная жизнь – жизнь казачки, перенесшей трагедию своего народа, хранящей его историю, и нет цены ее воспоминаниям.
Полина Никандровна провожает нас до аккуратно выкрашенных ворот, сетует, что мало настоящих казаков осталось. «Да были бы казачки, а казаки будут!» - шутит и приглашает на юбилей. Ведь до столетия ей всего ничего – каких-то семь лет осталось.
Ольга Гайлеш
г. "Новороссийский рабочий"
Материал с сайта http://www.media-kuban.ru