В трагических событиях, произошедших в 1932 – 1933 гг. на Юге России, выделяется осуществленное сталинским режимом выселение (полное или частичное) жителей целого ряда станиц Северо-Кавказского края, обвиненных в «кулацком саботаже хлебозаготовок» и занесенных за это на «черную доску». В самом факте выселения не было ничего необычного: такого рода репрессивные меры широко практиковались в период сплошной коллективизации, а их вершиной стало «раскулачивание», которому подверглись миллионы крестьян.
А.П. Скорик (г. Новочеркасск)
В трагических событиях, произошедших в 1932 – 1933 гг. на Юге России, выделяется осуществленное сталинским режимом выселение (полное или частичное) жителей целого ряда станиц Северо-Кавказского края, обвиненных в «кулацком саботаже хлебозаготовок» и занесенных за это на «черную доску». В самом факте выселения не было ничего необычного: такого рода репрессивные меры широко практиковались в период сплошной коллективизации, а их вершиной стало «раскулачивание», которому подверглись миллионы крестьян. Не была узко региональной и практика занесения сельских населенных пунктов на «черную доску» за невыполнение хлебозаготовительных планов: «чернодосочные» станицы появились в данное время не только на Юге России, но и в других регионах СССР. Вместе с тем, депортация жителей «чернодосочных» станиц Северо-Кавказского края отличалась определенной спецификой, выражавшейся в том, что эти станицы были заселены в основном казаками; следовательно, выселение носило антиказачий характер и воскрешало печальные сценарии времен Гражданской войны.
В отличие от Великого голода 1932 – 1933 гг., выселение жителей «чернодосочных» станиц, имеющее прямое к нему отношение, не стало фигурой умолчания (хотя и не особенно афишировалось). Сталинский режим стремился придать этой репрессивной акции назидательный характер, показать на ее примере всем реальным и потенциальным оппозиционерам, как опасно сопротивляться проводимой им аграрной политике. Поэтому депортация была табуирована в меньшей мере, чем другие события 1932 – 1933 гг., и получила некоторое отражение в литературе. Уже в процессе депортации и спустя краткое время после нее в Ростове-на-Дону были изданы брошюры, призванные с позиций большевистской идеологии оправдать выселение хлеборобов из кубанских станиц [1]. Упоминалось о выселении и в работах 1960-х – 1970-х гг. [2] Первым же специальным исследованием по указанной теме в южнороссийской региональной историографии стала опубликованная в 1992 г. статья Е.Н. Осколкова, в которой был осуществлен взвешенный анализ депортации жителей «чернодосочных» станиц [3]. Впоследствии появился еще ряд исследований, в которых в той или иной мере затрагивалась эта проблема [4], раскрывающая один из сюжетов Великого голода.
Однако в рамках избранной темы остается еще немало вопросов, требующих дальнейшего осмысления. В частности, хотя антиказачий характер выселения жителей «чернодосочных» станиц Юга России не подвергается сомнению (о том, что депортация носила именно такой характер, обоснованно писал Е.Н. Осколков [5]), нуждаются в детальном рассмотрении причины и последствия этой репрессивной акции. В представленной публикации нами предпринята попытка ответить на вопрос, чем была вызвана депортация казаков «чернодосочных» станиц, и каковы были ее последствия для Юга России (в особенности – для аграрного производства).
Источники позволяют утверждать, что в период сплошной коллективизации (как и в 1920-х гг.) представители власти на Юге России придерживались двух основных подходов в отношении к казачеству, которые можно обозначить как «классово-дифференцированный» и «этнографически-унитарный». Сторонниками первого из них являлись, как правило, представители краевого и районного советско-партийного руководства; второй же подход находил приверженцев среди работников низового партийного и советского аппарата, активистов, а также среди массы иногороднего населения. С позиций «классово-дифференцированного» подхода казачьи сообщества воспринимались как разделенные на антагонистические социальные слои, заслуживавшие различного отношения со стороны органов власти: от непримиримо-враждебного отношения к кулакам и зажиточным до подчеркнуто-уважительного – к середнякам, беднякам, батракам. В рамках «этнографически-унитарного» подхода казачество воспринималось исключительно как сословие «контрреволюционеров», враждебное советской власти, не поддающееся исправлению и заслуживающее полной ликвидации. Хотя формально-юридически был признан только «классово-дифференцированный» подход, это не мешало приверженцам «этнографически-унитарного» подхода осуществлять на местах антиказачьи акции во время сплошной коллективизации.
В конце 1920-х – начале 1930-х гг. представители высших и средних эшелонов власти на Юге России, не осуждая репрессий в отношении казаков-«кулаков», вынуждены были осудить огульно-враждебное отношение к казачеству со стороны местного руководства и иногородних, поскольку оно негативно отражалось на темпах «колхозного строительства» и состоянии аграрного производства. В частности, в апреле 1930 г. в одном из постановлений Терского окружкома ВКП(б) признавалось, что «немыслимо было бы обеспечить успехи советского и хозяйственного строительства в крае…, без бедняцко-середняцких масс казачества» [6]. 11 апреля 1930 г. первый секретарь Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) А.А. Андреев раскритиковал невнимание местных властей к средним слоям казачества, призвав активнее вовлекать их в советскую работу [7]. Предложения Андреева легли в основу постановления бюро крайкома «О проведении весенней посевной кампании и мерах укрепления колхозного строительства», принятом 26 апреля 1930 г. [8]
С позиций классового подхода в «казачьем вопросе» правы были краевые руководители Юга России, а не местное начальство, негативно относившееся к казакам по определению. Но, вопреки социально-классовой идеологии, в 1932 г. сам И.В. Сталин и его ближайшее окружение осуществили такую огульно-антиказачью акцию, как депортация населения «чернодосочных» станиц Северо-Кавказского края.
Как известно, в конце октября 1932 г. Сталин, раздраженный медленным выполнением завышенных хлебозаготовок в Северо-Кавказском крае, направил сюда специальную, сформированную из высших партийно-советских чиновников, комиссию во главе с его верным приспешником, секретарем ЦК ВКП(б) Л.М. Кагановичем. Одной из мер репрессивного стимулирования хлебозаготовок полномочная комиссия из центра избрала занесение ряда казачьих станиц на «черную доску» и последующее выселение за пределы края всех подряд или части их жителей указанных станиц.
В литературе можно встретить утверждения, будто систему «черных досок» ввел в обращение первый секретарь Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) Б.П. Шеболдаев [9]. На самом деле это не так: публикации о занесении промышленных предприятий и колхозов Северо-Кавказского края на «черные» и «красные» доски содержатся во многих номерах краевой газеты «Молот» за 1930 г., когда секретарем крайкома ВКП(б) был еще А.А. Андреев [10]. С Шеболдаевым же «черные доски» связывают, по всей видимости, потому, что именно тогда, когда он возглавлял краевую парторганизацию, данный метод морального стимулирования рабочих и колхозников получил наиболее печальную известность: 4 ноября 1932 г. Северо-Кавказский крайком ВКП(б), подчиняясь нажиму московской комиссии, принял постановление, в котором одной из мер воздействия на хлеборобов значилось занесение на «черную доску» колхозов и станиц за «явный срыв планов по севу и хлебозаготовкам» [11].
«Чернодосочными» (или, как говорили кубанцы, «чернодащатыми» [12]) были объявлены 15 станиц, из них 13 кубанских и 2 донские. Выселению подверглись более 61,6 тыс. станичников (в том числе почти все жители кубанских станиц Полтавская, Медведовская, Урупская) [13]. Практически во всех этих станицах преобладало казачье население, что косвенно подтверждается сопоставлением итогов дореволюционных и советских переписей населения. Если в 1915 г. на Юге России насчитывалось 1,3 млн. кубанских казаков, то к исходу 1937 г. в Краснодарском крае их было «предположительно» 1,1 млн. человек [14]. Как видим, даже к исходу 1930-х гг., несмотря на все усиливавшиеся в это время в СССР тенденции восстановления досоветской численности населения, кубанские казачьи сообщества недосчитывались 200 тыс. членов, что объяснялось не только потерями времен Гражданской войны, но и «раскулачиванием» и депортациями периода коллективизации.
Тот факт, что в «чернодосочных» станицах преобладало казачье население, вовсе не был случаен. О том, что депортация была направлена именно против казаков, заявил партийный функционер Л.М. Каганович, выполнявший указания самого «вождя» И.В. Сталина: «…надо, чтобы все кубанские казаки знали, как в 21 г. терских казаков переселяли, которые сопротивлялись Советской власти. Так и сейчас – мы не можем, чтобы кубанские земли, земли золотые, чтобы они не засевались, а засорялись, чтобы на них плевали, чтобы с ними не считались … мы переселим вас» [15].
Таким образом, в 1932 г. Москва, в противовес официально признанной большевистской политике классово-дифференцированного отношения к казачеству, применила огульно-массовые репрессии против казаков. Однако, как нам представляется, депортация казаков из «чернодосочных» станиц не свидетельствовала о намерениях Сталина и его окружения окончательно ликвидировать казачьи сообщества, но была подчинена общей логике коллективизации. Дело в том, что в условиях «колхозного строительства» понятие «кулак» утратило четкие границы и, наполнившись социально-политическим содержанием, стало применяться для обозначения не сельских предпринимателей и даже не зажиточных земледельцев, но всех противников сталинского режима и колхозной системы. Соответственно, когда в конце 1932 г. на Юге России органы власти осуществляли «слом кулацкого саботажа», репрессии были направлены против всех вообще крестьян и казаков. Вместе с тем, по казакам, считавшимся власть предержащими, по сравнению с иногородними крестьянами, бóльшими «контрреволюционерами», сталинский режим нанес и более сильный удар.
Путем применения репрессий и ограбления хлеборобов завышенные хлебозаготовки на Юге России были в основном выполнены. Но депортация жителей «чернодосочных» станиц привела к общему нарастанию напряженности во взаимоотношениях казачьих сообществ и властей (социально-политические последствия) и к глубокому кризису аграрного производства (социально-экономические последствия).
В социально-политическом плане можно говорить о том, что антиказачьи акции Москвы сыграли на руку южнороссийским радикалам-казакофобам, которые с возросшей активностью стали проводить огульно-враждебные антиказачьи акции. В частности, казаки вновь, как во времена Гражданской воны, стали обвиняться в проведении подрывной работы в колхозах. Об этом говорил в конце января 1933 г. на III объединенном пленуме Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) и краевой контрольной комиссии представитель Северной Осетии Демиховский: «я слышал в Невинномысском районе много выступлений, что станица такая-то, в бригаде такой-то 50 % или все 100 % белых и [местные работники] стараются этим оправдать то, что нет семян, то, что лошади дохнут. Мне кажется, что это очень опасный уклон в этом отношении, дающий оружие в руки классовому врагу, дающий возможность кулаку-казаку создать единый фронт с казаком-бедняком, дающий возможность ему провоцировать бедняка – если он казак вообще, а тем более, если имел несчастье быть в белой армии, хотя бы мобилизованным, [то теперь кулак может сказать ему: «]знай – все равно тебя угробят, такое отношение к тебе» [16]. Казаки, в свою очередь, восприняли депортацию как первый этап новой волны «расказачивания» и ожидали продолжения, что далеко не лучшим образом сказывалось на темпах коллективизации, состоянии колхозов и сельского хозяйства в целом. Показателен следующий пример. Когда в мае 1934 г. в колхозе «Социалистическое земледелие» Кущевского района Азово-Черноморского края пошли разговоры о выселении всех казаков на Север, население отреагировало немедленно. Сотрудники ОГПУ спешно докладывали, что «отдельные колхозники» на волне слухов о выселении готовятся «к выезду из станицы, распродают имущество, заготавливают сухари и др. продукты на дорогу, вплоть до выкапывания только что посаженного картофеля» [17].
В социально-экономическом плане выселение жителей «чернодосочных» станиц привело к дефициту рабочих рук в сельском хозяйстве Северо-Кавказского края (в первую очередь на Кубани). Причем, помимо более 60 тыс. депортированных казаков, край потерял множество хлеборобов, которые были вынуждены покинуть свои села, станицы, хутора, опасаясь репрессий и голодной смерти. Особенно значительных масштабов бегство населения достигло на Кубани, о чем говорил на упомянутом нами III объединенном пленуме Северо-Кавказского крайкома и крайКК ВКП(б) представитель Тимашевского района Волков: «положение такое, что сейчас в ряде колхозов людей нет. Люди текут, бегут, расползаются» [18]. В итоге в начале 1933 г. первый секретарь Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) Б.П. Шеболдаев признавал, что имеющийся в крае недосев озимых в размере 500 тыс. га «падает преимущественно на районы Кубани и примыкающие к ним» [19], то есть на те районы, которые в наибольшей мере пострадали от депортаций жителей «чернодосочных» станиц.
Для устранения дефицита рабочей силы, образовавшейся после депортаций жителей «чернодосочных» станиц, краевое руководство Юга России попыталось организовать переселение сюда колхозников из Ставрополья и «северных крестьянских районов края» [20]. Но таким путем покрыть убыль казачьего населения в кратчайшие сроки, то есть до весенней посевной кампании 1933 г., не представлялось возможным. Поэтому было срочно организовано переселение в Северо-Кавказский край демобилизованных красноармейцев, которые должны были стать «образцами колхозного производства для окружающих колхозов и станиц Кубани» [21]. Уже в конце 1932 г. в опустевшие «чернодосочные» станицы начали прибывать первые группы красноармейцев, в основном из центральных, северных и северо-западных регионов СССР.
Но эти меры не могли полностью стабилизировать ситуацию. Даже к исходу 1933 г. представители власти 16 районов Кубани просили краевое руководство для возмещения убыли депортированных казаков прислать не менее 32,7 тыс. человек, что составляло 7,5 % от общего числа трудоспособных жителей этих районов [22]. Да и в 1934 г. начальники политотделов МТС, расположенных в тех районах, где находились «чернодосочные» станицы, в один голос жаловались, что из-за выселений возник дефицит рабочей силы, и просили краевое руководство изыскать для них новых работников. Так, начальник политотдела Ленинградской МТС Лапшин сообщал руководству Азово-Черноморского края в июне 1934 г., что на подчиненной ему территории, где насчитывалось 16 колхозов, «раньше было 30 000 населения, [а] сейчас имеется 19 000», и просил «дать мне помощь людскими силами из Ростова, в порядке шефства, хотя бы 500 человек» [23]. Тогда же начальник политотдела Отрадо-Кубанской МТС Саенко докладывал в краевой центр, что ему для прополки не хватает 1,8 тыс. человек, а при этом на колхозах висела обязанность выделить для местных совхозов еще 750 человек. Отмечая, что «при таком положении выполнить все правила агротехники…, а также количественно справиться со всеми сельскохозяйственными работами будет чрезвычайно трудно», Саенко просил вышестоящее руководство «завезти в колхозы района деятельности МТС трудоспособных колхозников за счет переселенцев не менее 1 500 человек» и избавить подчиненные ему коллективные хозяйства от обязанности изыскать для совхозов 750 работников [24].
Итак, депортация населения «чернодосочных» станиц, вне всяких сомнений, представляла собой осуществленную сталинским режимом целенаправленную антиказачью акцию. Вместе с тем, на наш взгляд, нет достаточных оснований утверждать, что большевики пытались путем депортации «гальванизировать сословную рознь» [25], представить казаков в виде основных виновников неудовлетворительного состояния колхозного производства, настроить против них иногородних и, в конечном счете, ликвидировать казачьи сообщества на Юге России. Скорее, выселение казаков из «чернодосочных» станиц проводилось в общем русле коллективизации, во время которой органы власти интересовались уже не столько социальными различиями в крестьянских и казачьих сообществах, сколько отношением этих сообществ к сталинской аграрной политике. Если казаки или крестьяне выступали против этой политики, они в равной мере подлежали репрессиям, как бы тяжело это не сказывалось на состоянии колхозного производства. Для партийных функционеров демонстрация своей власти и выполнение амбициозных планов оказывались гораздо важнее, нежели люди с их судьбами и витальными потребностями.
Примечания
1. Радин А., Шаумян Л. За что жители станицы Полтавской выселяются с Кубани в северные края? Ростов н/Д, 1932; Товаровский Б., Филов В. Как был сломлен кулацкий саботаж в станице Темиргоевской. Ростов н/Д., 1933;
2. См., например: Кубанские станицы. Этнические и культурно-бытовые процессы на Кубани / Отв. ред. К.В. Чистов. М., 1967. С. 29; Осколков Е.Н. Победа колхозного строя в зерновых районах Северного Кавказа. Ростов н/Д., 1973. С. 290.
3. Осколков Е.Н. Трагедия «чернодосочных» станиц: документы и факты // Известия вузов. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. 1993. № 1 – 2. С. 3 – 23.
4. См., например: Матвеев О.В., Ракачев В.Н., Ракачев Д.Н. Этнические миграции на Кубани: история и современность. Краснодар, 2003. С. 113; Кислицын С.А., Дулимов Е.И. Шолохов и история России. Парадоксы великого писателя. Ростов н/Д., 2005. С. 180; Кокунько Г.В. «Черные доски» // Кубанский сборник: сборник научных статей по истории края / Под ред. О.В. Матвеева. Краснодар, 2006. С. 216.
5. Осколков Е.Н. Трагедия «чернодосочных» станиц… С. 19.
6. Государственный архив новейшей истории Ставропольского края (ГАНИ СК), ф. 5938, оп. 1, д. 42, л. 179.
7. Центр документации новейшей истории Ростовской области (ЦДНИ РО), ф. 7, оп. 1, д. 995, л. 16 – 17.
8. Коллективизация сельского хозяйства на Северном Кавказе (1927 – 1937 гг.). Документы и материалы / Под ред. П.В. Семернина и Е.Н. Осколкова. Краснодар, 1973. С. 295 – 296.
9. Кислицын С.А., Дулимов Е.И. Указ. соч. С. 180; Кокунько Г.В. Указ. соч. С. 216.
10. См., например: Молот. 1930. 31 января; 5 февраля.
11. Осколков Е.Н. Голод 1932 / 1933…. С. 39.
12. Государственный архив Ростовской области (ГАРО), ф. р-2608, оп. 1, д. 4, л. 6.
13. Осколков Е.Н. Трагедия «чернодосочных» станиц… С. 18.
14. Краснодарский край в 1937 – 1941 гг. Документы и материалы / Гл. ред. А.А. Алексеева. Краснодар, 1997. С. 806.
15. Цит. по: Осколков Е.Н. Трагедия «чернодосочных» станиц… С. 9 – 10.
16. ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 1298, л. 50.
17. ЦДНИ РО, ф. 166, оп. 1, д. 111, л. 204 – 205.
18. ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 1298, л. 64.
19. Шеболдаев Б.П. Об итогах осенних сельскохозяйственных работ, хлебозаготовок и о задачах весеннего сева. Доклад и заключительное слово на объединенном пленуме С.[еверо]-К.[авказского] Крайкома и КрайКК ВКП(б) 26 – 28 января 1933. Ростов н/Д., 1933. С. 9.
20. Политбюро и крестьянство: высылка, спецпоселение. 1930 – 1940. В 2-х кн. Кн. I / Отв. ред. Н.Н. Покровский. М., 2005. С. 561.
21. ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 1375, л. 102; ГАРО, ф. р-2608, оп. 1, д. 4, л. 10.
22. Рассчитано по: ГАРО, ф. р-2608, оп. 1, д. 2, л. 55.
23. ЦДНИ РО, ф. 166, оп. 1, д. 102, л. 35.
24. ЦДНИ РО, ф. 166, оп. 1, д. 227, л. 16.
25. Осколков Е.Н. Трагедия «чернодосочных» станиц… С. 19.
Из книги: Историческая память населения Юга России о голоде 1932–1933 г. Материалы научно-практической конференции / Под редакцией Н.И. Бондаря, О.В. Матвеева. Краснодар, Типография «Плехановец», 2009. – 454 с. Прил.