В российской деревне, население которой было вынуждено хозяйствовать в сложных природно-климатических условиях и при этом беспрекословно отдавать государству значительную часть произведенной продукции, голод являлся довольно частым гостем. Не стали исключением и первые десятилетия советской власти, на протяжении которых произошло немало локальных продовольственных кризисов и три крупных голодовки 1921 – 1922 гг., 1932 – 1933 гг. и 1946 – 1947 гг.
Р.Г. Тикиджьян (г. Ростов-на-Дону)
Т.В. Панкова-Козочкина (г. Новочеркасск)
В российской деревне, население которой было вынуждено хозяйствовать в сложных природно-климатических условиях и при этом беспрекословно отдавать государству значительную часть произведенной продукции, голод являлся довольно частым гостем. Не стали исключением и первые десятилетия советской власти, на протяжении которых произошло немало локальных продовольственных кризисов и три крупных голодовки 1921 – 1922 гг., 1932 – 1933 гг. и 1946 – 1947 гг.
Каждая из перечисленных голодовок наносила серьезный ущерб сельскому хозяйству и заканчивалась гибелью сотен тысяч советских граждан, большинство из которых составляли сами производители продовольствия – крестьяне. Однако в общественном сознании россиян наиболее печальную известность приобрел Великий голод 1932 – 1933 гг., который нередко считают одним из самых страшных злодеяний сталинского режима. При этом к голоду 1946 – 1947 гг., также произошедшему в период правления И.В. Сталина, российское общество относится значительно более спокойно, оправдывая его тотальной послевоенной разрухой.
В настоящее время трагические события 1932 – 1933 гг. изрядно политизированы, в особенности на Украине, «оранжевое» руководство которой усиленно раздувает тему голодомора с целью нагнетания антироссийской истерии и, тем самым, добиваясь укрепления своих шатких позиций. Вряд ли у вменяемых людей может возникнуть сомнение в том, что политические измышлизмы имеют мало общего с исторической реальностью. В то же время тщательный и объективный сравнительно-исторический анализ трех указанных масштабных голодовок позволяет утверждать, что, действительно, голод периода коллективизации был во многом обусловлен политическими расчетами (и просчетами) как самого Сталина, так и его ближайших помощников из высшего звена партийно-советской номенклатуры. Одним из первых среди российских специалистов сравнительный анализ голодовок 1921 – 1922 гг., 1932 – 1933 гг. и 1946 – 1947 гг. осуществил В.В. Кондрашин, который провел такое сопоставление на общероссийском материале [1]. В рамках данной публикации нами предпринята попытка развить и дополнить выводы В.В. Кондрашина на материалах Дона, Кубани и Ставрополья, – регионов, самым серьезным образом пострадавших от голода и в 1921 – 1922 гг., и в 1932 – 1933 гг.
Голод 1921 – 1922 гг., охвативший Поволжье, Юг Урала, Север Казахстана, Западную Сибирь, южные губернии Украины и Юго-Восток России (куда входили Дон, Кубань и Ставрополье), стал следствием целого ряда факторов. Среди них наиболее существенными являлись вызванная Гражданской войной разруха, налогово-заготовительная политика большевиков и сильнейшая засуха 1921 г. Причем, как полагает В.В. Кондрашин, «особенно негативной по своим последствиям для сельского хозяйства была продовольственная разверстка» [2], представлявшая собой в обозначенное историческое время основной метод изъятия сельхозпродукции из деревни. Материалы Юга России в полной мере подкрепляют этот вывод.
Продразверстка, широко практиковавшаяся большевиками в период Гражданской войны, начала оказывать свое разрушительное воздействие на аграрное производство Юга России еще до 1921 г. Продовольственные агенты и инспекторы при поддержке продотрядов забирали у крестьян и казаков максимально возможное количество зерна и другой сельхозпродукции. Причем реквизициям (то есть, по существу, узаконенному грабежу) подвергались не только индивидуальные крестьянско-казачьи хозяйства, но даже совхозы, считавшиеся собственностью советского государства. Так, в мае 1920 г. Земельный отдел облисполкома Донской области (Донземотдел) направил «командиру Кавфронта» телеграмму, в которой передавал поступившие от Таганрогского окружного земотдела «тревожные сведения о безпощадных реквизициях воинскими частями в Советских хозяйствах племенного рабочего скота[:] лошадей[, а также] семян[,] продовольствия и фуража». Донземотдел просил командование «сделать по фронту категорические распоряжения о прекращении в Советских хозяйствах реквизиций без ведома Дон и Окрземотделов». Командование, однако, умыло руки, заявив буквально следующее: «Таганрогский Округ в состав Кавказского фронта не входит» [3] (иными словами, продотряды из состава воинских частей Кавфронта могли производить реквизиции в Донской области, а штаб отговаривался тем, что он на них влиять не может, ибо территории, где эти отряды оперируют, к фронту не относятся). И подобные бесчинства не ограничивались только границами Таганрогского округа. Донземотдел рассылал телеграммы такого же содержания, касавшиеся совхозов других округов области, в Луганский губземотдел и даже (видимо, отчаявшись найти управу на распоясавшихся продагентов) в Наркомзем. Практически во всех случаях текст телеграмм был стандартен; лишь иногда к заявлениям о «безпощадных реквизициях» добавлялись слова о том, что «противодействие [продотрядам] невозможно», а милиционеры на местах «содействуют реквизиции» [4]. Если от продразверстки страдали даже совхозы, что уж говорить о казаках и крестьянах Юга России.
Продразверстка привела к сокращению посевных площадей, так как, во-первых, лишила земледельцев значительной части семенного фонда. По данным Донземотдела, в 1910 г. в Донской области было засеяно 5,96 млн. десятин, а в 1920 г. посевные площади снизились до 1,84 млн. десятин, то есть больше, чем в 3,5 раза. Причем сотрудники Донземотдела утверждали, что одной из основных причин сокращения запашки, наряду с острейшим дефицитом тягла, рабочих рук, сельхозинвентаря, выступает также «недостаток посевного материала»; утверждалось даже, что «главнейшим (курсив наш – авт.) тормазом увеличения посевной площади служит большой недостаток в посевном материале» [5]. Сокращение посевов естественным образом влекло за собой снижение валовой продукции сельского хозяйства (например, на Кубани за 1913 – 1920 гг. урожай сократился с 304 до 64 млн. пудов [6]), что в случае природных катаклизмов намного повышало вероятность голода.
Во-вторых, продразверстка лишала хлеборобов стимулов к расширению площади запашки, так как нередко продотряды забирали у крестьян и казаков не излишки, а продовольственные и семенные запасы. Кроме того, продразверстка выполнялась, в основном, середняцкими и зажиточными хозяйствами, которые по принципу круговой поруки были вынуждены брать на себя и обязательства бедняков. Все это не способствовало стабилизации, а тем более развитию аграрного производства на Юге России.
Видя снижение посевных площадей в южных, хлебородных, губерниях страны, партийно-советские органы власти сделали все, чтобы организовать весеннюю посевную кампанию 1921 г. Кампания первоначально проводилась в соответствии с политикой «военного коммунизма», то есть носила ярко выраженный принудительный и милитаризованный характер. Весенний сев 1921 г. был объявлен «боевым заданием» [7], пресса запестрела лозунгами типа «незасеянное поле – лютый враг Республики» [8]. Революционный Военный Совет (РВС) трудовой армии Юго-Востока России в своем приказе № 8 от 26 января 1921 г. доводил до сведения казаков и крестьян, что VIII Всероссийский съезд Советов «требует от всех земледельцев полного и обязательного засева своих полей и правильного ведения хозяйства, объявляя это обязательной государственной повинностью». Развивая идеи VIII съезда, РВС объявлял период с 15 февраля до 5 марта 1921 г. «ударным месяцем организации весеннего посева». Посев должен был проходить под контролем (а при необходимости – под давлением) уполномоченных разного уровня, продотрядов и специально созданных посевных комитетов (посевкомов), характеризовавшихся как «новые боевые органы на с/х. фронте» [9].
Поскольку в марте 1921 г. на X съезде РКП(б), как известно, было заявлено о фактической замене политики «военного коммунизма» новой экономической политикой, органы власти в целях успешного проведения весенней посевной кампании стали апеллировать к хозяйственной инициативе и заинтересованности хлеборобов. В этой связи нельзя не согласиться с исследователями, утверждавшими, что «замена разверстки натуральным налогом, переход к товарно-денежным отношениям были понятны крестьянину и казаку» и «создавали мощный стимул для развития сельскохозяйственного производства» [10]. Действительно, среди крестьянства и казачества Дона после официальных деклараций о ликвидации военно-коммунистического варианта аграрной политики распространились настроения, выраженные словами одного из земледельцев: «хотел только 5 десятин засеять, а теперь постараюсь и, может, 8 – 10 оборудую» [11].
В ходе весенней посевкампании 1921 г. на Юге России удалось несколько расширить площади основных сельхозкультур, по сравнению с предшествующими годами. Однако засуха похоронила надежды на хороший урожай и, «в сочетании с чрезмерным налогообложением вызвала массовый голод в Поволжье и на Северном Кавказе» [12].
Масштабы голода на Дону, Кубани, Ставрополье были весьма значительны. По данным П.Г. Чернопицкого, в целом на Юго-Востоке России голодало 1,5 млн. человек, в том числе на Дону 638 тыс. человек, или почти 50 % населения [13] (это не удивительно, так как к середине 1922 г. голодом была охвачена практически половина Донской области [14]). Не случайно представители органов власти на Дону говорили в декабре 1921 г.: «во второй половине 20-го года, мы имели улучшение, а в 21-м году мы пережили необычайной остроты хозяйственный кризис» [15]. Самая же тяжелая ситуация сложилась на Ставрополье. Здесь посевы почти полностью погибли от засухи, а от голода пострадало 600 тыс. человек, то есть 74,6 % местного населения [16].
Несмотря на недород, партийно-советское руководство не отказалось от повышенного налогообложения. Хотя официально продразверстка была отменена, власти попытались продолжить ее в завуалированной форме, объявив о реализации на Юге России так называемого единовременного продовольственного наряда. С кубанских хлеборобов большевики потребовали наряд в размере 5 млн. пудов [17], с донских – 643 тыс. пудов (первоначально размер наряда на Дону был больше, но его снизили из-за возмущении хлеборобов) [18]. Практически не изменились методы сбора налогов. В декабре 1921 г. представители партийного руководства Донской области говорили, что продналог на местах собирали так же, как ранее продразверстку: «продналоговая кампания по Донобласти приобрела характер продразверстки со всеми вытекающими последствиями», «формы [сбора продналога] походят на старую продразверстку и фактически деревня не отличает нашего продналога от продразверстки», «репрессии [при сборе продналога] превышают разверстку. В [Донской] области [при сборе налога] эксцессов было больше, чем нужно: вместо арестов целыми пачками, можно, было-бы ограничиться десятками и единицами» [19].
Итак, удручающие последствия природной стихии значительно усиливались аграрной политикой большевиков, которые беспощадной продразверсткой сначала практически разорили земледельцев Юга России, а в 1921 г., не взирая на неурожай, требовали выполнения весьма ощутимых государственных повинностей. Этими обстоятельствами события 1921 – 1922 гг. очень походили на Великий голод 1932 – 1933 гг., масштаб и тяжелейшие последствия которого были во многом обусловлены упорным стремлением сталинского режима выбить из ослабленных единоличных и коллективных хозяйств максимально возможное количество хлеба, не обращая при этом внимания на произошедшее вследствие засухи снижение урожая.
С другой стороны, в 1921 – 1922 гг. органы власти на местах немало сделали и для того, чтобы как-то снизить остроту возникшего продовольственного кризиса и уменьшить масштабы голода. Наиболее пострадавшие территории все-таки получили налоговые льготы. В частности, 12 июля 1921 г. Краевой Экономический Совет Юго-Востока России постановил признать Медвеженский и Благодарненский уезды и 11 волостей Ставропольского и Александровского уездов голодающими. Было решено просить ВЦИК об уменьшении им налога: на 50 % для Медвеженского уезда и на 30 % для всех остальных перечисленных территорий [20].
Активизировались мероприятия по созданию комитетов крестьянской взаимопомощи (КОВов), которые должны были аккумулировать средства сельского населения на поддержку тех или иных категорий нуждающихся. Представители власти на Дону в сентябре 1921 г. подчеркивали, что «трудовое крестьянство должно напрягать все усилия для того, чтобы научиться собственными средствами изживать недостатки в своей хозяйственной жизни, когда для этого можно при организованности вполне обойтись без государственной поддержки». КОВы должны были помочь хлеборобам самим справиться с голодом: «комитеты крестьянской взаимопомощи – это средство в руках трудовых крестьян и казаков, дающее возможность избежать трудящимся многих более или менее тяжелых бедствий» [21].
Кроме самих крестьян, на помощь голодающей деревне было призвано советское общество в целом. В июле 1921 г. была создана Центральная комиссия помощи голодающим. Представители власти неоднократно организовывали и проводили кампании по сбору средств в пользу населения пораженных голодом губерний и уездов. Например, ВЦИК наметил в период между 15 сентября и 15 октября 1921 г. провести Всероссийскую неделю помощи голодающим [22]. Причем, в полном соответствии с духом исторической эпохи, отдельные категории населения принуждались к оказанию помощи страдавшим от голода крестьянам. В частности, осенью 1921 г. на Дону «в помощь голодающим было проведено налоговое обложение буржуазии» [23]. Другим известным мероприятием в данном направлении стало изъятие церковных ценностей, средства от реализации которых (правда, далеко не в полном объеме) были использованы на поддержку голодающих крестьян.
Более того, советское правительство не стало замалчивать факт голода и согласилось принять значительную помощь от иностранных государств, несмотря на напряженные взаимоотношения с ними. Лига Наций образовала специальную комиссию помощи голодающим гражданам России во главе с известным путешественником Ф. Нансеном. Огромную помощь Советской России в данное время оказала Американская администрация помощи (АРА). Как отмечает В.В. Кондрашин, АРА обеспечила продовольствием более 10 млн. граждан России, в то время как все остальные международные организации – менее 1 млн [24].
Не стоит преувеличивать ни готовность большевиков в 1921 – 1922 гг. помогать голодавшим земледельцам (в том числе и южнороссийским), ни масштабы поступившей в деревню помощи. Указывая на недостаточно активные усилия властей в борьбе с голодом, представители партийного руководства Донской области в декабре 1921 г. критиковали своих партбоссов и утверждали: «все-таки сделано мало по сравнению с тем, что можно было сделать» [25]. Но, с другой стороны, неправомерно и преуменьшать оказанную советским крестьянам помощь.
Великий голод 1932 – 1933 гг. по своим причинам во многом напоминал голод 1921 – 1922 гг. Поспешно созданные и экономические слабые колхозы, и без того не демонстрировавшие высоких производственных показателей, в результате засухи 1932 г. собрали небольшой урожай (причем часть сельхозпродуктов так и осталась гнить на полях или была потеряна во время транспортировки на тока). Последствия засухи были усугублены нежеланием сталинского режима отказываться от постоянно практиковавшейся им во время сплошной форсированной коллективизации налогово-заготовительной политики, ориентированной на принудительное изъятие из деревни максимально возможного количества сельхозпродукции.
Однако в отношении борьбы с голодом события 1921 – 1922 гг. и 1932 – 1933 гг. заметно разнятся. Сталин и его сторонники, в отличие от своих предшественников, не только не отказались от выколачивания из голодавшей деревни требуемого количества сельхозпродукции, но и не сделали попытки организовать кампанию помощи нуждавшимся колхозникам и единоличникам. В этой связи В.В. Кондрашин справедливо отмечает, что в 1932 – 1933 гг. «масштабы смертности от голода и вызванных им болезней в немалой степени определялись нежеланием сталинистов обратиться за помощью к мировому сообществу, поскольку в силу политических причин голод замалчивался» [26]. Тем самым, вина за миллионы погибших от голода 1932 – 1933 гг. ложится на сталинский режим, не пожелавший использовать отработанные советской властью методики борьбы с масштабными голодовками, каковой являлся голод 1921 – 1922 гг. Продовольственная диктатура советской власти, чем бы она не оправдывалась в разные исторические периоды, нанесла непоправимый урон сельскому хозяйству, и каждый раз требовались годы на восстановление утраченного. Платой за исторические ошибки советской власти стали жизни российских крестьян, причем особенно смертность коснулась хлебородных районов Юга России.
Примечания
1. Кондрашин В.В. Голод 1932 – 1933 годов: трагедия российской деревни. М., 2008. С. 318 – 333.
2. Там же, С. 319.
3. Государственный архив Ростовской области (ГАРО), ф. р-1775, оп. 1, д. 311, л. 24, 24об.
4. ГАРО, ф. р-1775, оп. 1, д. 311, л. 26, 27.
5. ГАРО, ф. р-1775, оп. 1, д. 192, л. 19, 23.
6. История Кубани. XX век. Очерки / Гл. ред. В.Е. Щетнев. Краснодар, 1998. С. 35.
7. ГАРО, ф. р-1775, оп. 1, д. 192, л. 10.
8. Красный Дон. 1921. 3 марта.
9. ГАРО, ф. р-1775, оп. 1, д. 192, л. 28, 36.
10. Ленинский путь донской станицы / Под ред. Ф.И. Поташева и С.А. Андронова. Ростов н/Д., 1970.С. 45.
11. Сквозь ветры века. Очерки истории Ростовской областной организации КПСС (80-е гг. XIX в. – 1987 г.) / Отв. ред. Е.Н. Осколков. Ростов н/Д., 1988. С. 184.
12. Баранов А.В. Многоукладное общество Северного Кавказа в условиях новой экономической политики. Краснодар, 1999. С. 81.
13. Чернопицкий П.Г. Деревня Северо-Кавказского края в 1920 – 1929 гг. Ростов н/Д., 1987. С. 54.
14. Очерки истории партийных организаций Дона. 1898 – 1971. В 2-х ч. Ч. II. 1921 – 1971. Ростов н/Д., 1973. С. 31.
15. Центр документации новейшей истории Ростовской области (ЦДНИ РО), ф. 4, оп. 1, д. 67, л. 15.
16. Очерки истории Ставропольского края. В 2-х т. Т. 2. С 1917 года до наших дней / Отв. ред. А.А. Коробейников. Ставрополь, 1986. С. 83; Чернопицкий П.Г. Указ. соч. С. 54.
17. История Кубани. XX век. С. 38.
18. Иванов В.И., Чернопицкий П.Г. Социалистическое строительство и классовая борьба на Дону (1920 – 1937 гг.). Ростов н/Д., 1971. С. 42.
19. ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 67, л. 29, 33, 35.
20. ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 156, л. 25.
21. ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 99, л. 113.
22. Там же, л. 120.
23. Очерки истории партийных организаций Дона. Ч. II. С. 32.
24. Кондрашин В.В. Указ. соч. С. 322 – 323.
25. ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 67, л. 26.
26. Кондрашин В.В. Указ. соч. С. 332.
Из книги: Историческая память населения Юга России о голоде 1932–1933 г. Материалы научно-практической конференции / Под редакцией Н.И. Бондаря, О.В. Матвеева. Краснодар, Типография «Плехановец», 2009. – 454 с. Прил.