Недавние политические события всколыхнули волну интереса к фольклорным текстам о раскулачивании и голоде 30-х годов на территории бывшего СССР. Несколько кубанских народных песен, сюжеты которых без сомнения связаны с голодом 1933 года и высылкой казаков, опубликованы В.В. Запорожец в одном из недавних выпусков журнада «Живая старина». Полевым исследователям хорошо известна редкость подобных материалов. Разыскание и запись песен с историческими сюжетами, посвященными расказачиванию, высылке кубанских казаков и голоду 1933 года, особенно с развернутыми текстами, исполненных на голос, можно считать фактами особой собирательской удачи. Тем более велика ценность того факта, что крупнейший на Северном Кавказе фонограмархив научно-исследовательского центра традиционной культуры ГНТУ «Кубанский казачий хор» располагает рядом записей таких песен.
С.А. Жиганова (г. Краснодар)
Недавние политические события всколыхнули волну интереса к фольклорным текстам о раскулачивании и голоде 30-х годов на территории бывшего СССР [1]. Несколько кубанских народных песен, сюжеты которых без сомнения связаны с голодом 1933 года и высылкой казаков, опубликованы В.В. Запорожец в одном из недавних выпусков журнада «Живая старина» [2]. Полевым исследователям хорошо известна редкость подобных материалов. Разыскание и запись песен с историческими сюжетами, посвященными расказачиванию, высылке кубанских казаков и голоду 1933 года, особенно с развернутыми текстами, исполненных на голос, можно считать фактами особой собирательской удачи. Тем более велика ценность того факта, что крупнейший на Северном Кавказе фонограмархив научно-исследовательского центра традиционной культуры ГНТУ «Кубанский казачий хор» располагает рядом записей таких песен*. Представляется, что нет необходимости доказывать особый статус и значимость музыкальных текстов подобной тематики. Информация об условиях их сложения и дальнейшего функционирования позволяет ценить даже самые малые фрагменты и упоминания о фактах песнетворчества в то страшное для казачества время.
В традиционный репертуар в советские десятилетия влилось небольшое число собственно народных сюжетов и напевов. Общий корпус исполняемых музыкально-поэтических текстов пополнился в те годы образцами советской массовой песни, пришедших в села и станицы через клубную самодеятельность, киноэкраны, радиоприемники – продукцией, активно предлагаемой идеологическими структурами власти. Это предложение базировалось, в том числе, и на вполне разумных опасениях услышать в народных песнях разоблачительную оценку государственного строя в целом, качеств конкретных личностей и совершаемых ими действий. Отсюда жесткий контроль со стороны властных институтов за тем, что и кем поется в селах и станицах и, как следствие, явление запрещенных к исполнению песен. В данный круг заносились тексты, содержащие не только сообщение и народное мнение о какой-либо личности или событии, т.е. собственно исторические, но и эмоцию, рефлексию философского характера, в которой угадывался намек на недовольство строем и ходом колхозной жизни.
Совершенно понятно, что песенные формы народного отклика на ужасающие события расказачивания и голода на Кубани целиком были отнесены к категории запрещенных. Эти песни никогда не исполнялись широко и открыто, но в большинстве случаев тайно, с опаской за свою дальнейшую судьбу: «Мы вкратцах сами соби спиваем, а коменданту хто-то ж, наверно, доложив. Ну, и приезжает на роботу, […] расспрашивае, а потом каже: – Дивчата! Вы песню яку-то ся, думаем: – Посадют! –спиваетэ по-хохлацки. А ну, заспивайтэ! – А мы ж боимо ся, Вы нас посадитэ!А вин: – Ну, заспивайтэ, девочки, я вас прошу! – Мы боимо […] Это ужас, какая песня была! Мы забулы со временем» [3]. Очевидны, таким образом, особо неблагоприятные условия, в которые был поставлен процесс трансляции песен о расказачивании и голоде, повлекшие плохую сохранность текстов.
Последнее, т.е. степень сохранности песен о бедах кубанских казаков во втором и третьем десятилетии ХХ века, связано также с тяжелым эмоциональным состоянием, возникающим у исполнителей при погружении в сюжеты. Из-за горестных воспоминаний песни значительно купируются, хранятся в памяти фрагментарно, а их исполнение (особенно женщинами) часто прерывается плачем: «В двадцать девятом началось, а в тридцатом пэрва высылка. Двадцать седьмого февраля. Нас пэрво-напэрво высылялы. Нэ тико з нашей станыци, эшалон в Тимашовку с Кубани, полный эшалон. А батьку посадылы заранее в тюрьму. А нас ужэ ото склалы на гарбу и отвэзлы туда в Тимашовку. Ну, как у песне кажуть: – Нам бумагу прочиталы...
– А что это за песня?
– Тут ужэ сочинилы.
Ой, очи мои, очи, чого ж вы ны спытэ?
Чи плакаты хочетэ, чого вы ждэтэ?
Плакать мы ны хочем, и ны [...]
Худобу забралы, и мужа взялы...
[Исполнительца плачет – С.Ж.]» [4].
Несмотря на фрагментарность песен о высылке казаков и голоде, анализ имеющихся записей вкупе с интервью на соответствующие темы дает возможность увидеть в текстах как отражение особенностей времени, так и проявление важных закономерностей традиционной культуры.
Известно, что песни с историческими сюжетами имеют некоторые особенности межпоколенной трансляции. Важнейшая из них связана с постоянным пополнением художественного наследия в области исторических песен новыми образцами, которые несут в себе народный отклик на недавно произошедшие масштабные события, потрясения, катаклизмы [5]. Факт возникновения песен об исторических событиях ХХ века на фоне целенаправленного разрушения системы традиционной культуры в СССР сам по себе уже очень важен, поскольку он свидетельствует о работе механизма исторического песнетворчества. При этом в ХХ веке сохранялись традиционные формы и приемы сложения исторических песен, актуальные и для предыдущих (XVII – XIX) веков. Отметим:
- использование материала ранее сложенных песен, их музыкальной и поэтической основы, но с большей или меньшей долей изменений в песенном сюжете (подмена даты и места события, фамилий военачальников, номинации вражеской армии: поляки / германцы / фашисты – и др.);
- сочинение нового поэтического текста на напев, уже известный в народе;
- сложение совершенно нового поэтического текста на новый же авторский напев.
Все обозначенные формы характерны для кубанских песен о высылке и голоде.
Многочисленны в рассмотренном материале свидетельства об ассоциативной связи переживаемых или пережитых событий с некоторыми традиционными песнями кубанских казаков. Наиболее часто с временем 20-30-х годов на Кубани связывают музыкально-поэтический текст «Чорна хмара с-за лымана» (версии «Стала хмара с-за лымана»; «Зибралыся вси бурлакы»), пришедший на Кубань с Украины и известный в течение, по крайней мере, двух веков. Именно этот сюжет о разрушении системы традиционных ценностей, по свидетельству информантов, в первую очередь подвергся на Кубани запрету к исполнению: «Оцэ писня була «Стала хмара с-за лымана».
Запрэтылы! А щас ужэ...
Стала хмара с-за лымана, а другая з моря.
Зажурылась та й Кубань ридна, гирка йийи доля.
Зажурылась, заплакала, як мала дытына,
Ныхто йийи ны рятуе, козачество гынэ.
Гынэ слава, батькивщина, гынэ всэ на свити,
Вырастают та й ныхрищени козацкие диты.
Вырастають, помырають, быз попа хоронять,
Запродана та й жидам вира, в цэркву й нэ пускають» [6];
Помимо общего соответствия смысла этого текста испытанному казаками на рубеже 20-30 годов ощущения «конца времени», особую важность в плане ассоциаций, как представляется, получил концепт чорна хмара в сочетании с концептом воды (лыман, море, дождь), которые можно понимать как символ неблагополучия, беды, приходящей извне и разрушающей порядок мира: «Когда высылялы, пели «Черна хмара наступае / Дрибный дождык з нэба» [7].
Важным обстоятельством, определившим приуроченность других традиционных текстов к трагическим событиям 20-30-х годов, явилось осознание жителями Кубани сходства на ситуативном уровне высылки с проводами казаков на войну и воинскую службу. Поскольку прощальные мотивы, отражающие боль расставания с Родиной, домом, родными, являются заглавными и ключевыми в песнях, традиционно сопровождавших отходы полков на службу, эти сюжеты были переосмыслены для иной исторической ситуации. Обратим внимание на то, что свидетели высылки казаков, пребывавшие в то время в детском возрасте, вспоминают об исполнении репрессированными песен с прощальными мотивами именно в момент увоза, что, безусловно, усилило драматизм происходящего и, возможно, стало причиной сохранения этой сцены в воспоминаниях наблюдателей. По свидетельству жительницы станицы Старолеушковской Павловского района Е.Ф. Наливайко (1926 г.р.) тех, кого высылали, везли на гарбах, а они пели: «Прощай, родимая станыця, / Прощай, родная сторона!» [8]. Н.А. Корчина (Павлюк) (1922 г.р.), жительница станицы Кисляковской Кущевского района в 1991 году вспоминала: «А высылалы як? Я помню, як щас. Скико мни там було, пьять-шесть лит тоди. Яки крыки булы, яки той! А всэ равно, йихалы бедни, аж спивалы: «Да прощай, прощай го ж усе мы повыходылы, тагород-станыця, а ще й здешня сторона!» Та до то плачемо!» [9].
Самого пристального внимания заслуживает рефлексия других жительниц Кисляковской М.Н. Варуши (1907), В.С.Панченко (1921), К.И. Володиной (1910), осознанно увязывающих сюжет о переселении в Закубанье с коллективизацией и голодом 1933 года: «Что пели в голодные годы, во времена коллективизации, расказачивания? – Как раскулачивалы, спивалы ту писню, шо «Запрягайтэ волы в возы», забыла сначала. «Та й за Кубань житы» – як их высылалы раньше людэй […]:
Йидуть, йидуть чорноморци назад повэрнуцця,
Та як глянут в ридный край – з очей слёзы льюцця!
Цэ як оны ужэ выежжалы, як собыралысь йихать. Як высылалы ж тоди людэй жи, самое ж вот эту писню...» [10].
Историческое песнетворчество о лихолетьях 20-30 годов, в той или иной степени опирающееся на известные в народе поэтические и музыкальные образцы, также представлены в кубанской песенной коллекции несколькими текстами. Один из наиболее интересных сообщен в 1993 году жительницей станицы Ленинградской З.А. Клименко, которая сама подверглась высылке в Казахстан и прожила там много лет до возвращения на Кубань. Она явилась одним из авторов и исполнителей песни, в которой отразились впечатления от жизни на чужбине: « – Вообще богато из станицы выслали людей? – Ой, богато! Я ж Вам кажу, из станыци ишалоны грузилы, ишалоны. Цэ ж я тики бачила, а Бог его зна. Цэ ж нэ пэрвы высылалы! Еще высылалы и в двадцать девьятом, и в трыдцатом, и после нас, кажуть, щэ высылалы. Бог его знае, шо оно робылось! […] Прывэзлы нас на Новокубанку. А мы боси и голи, считай. Хухвайку нам выдали, завяжешь вот так вот и чапаешь, а сзаду вэрховый йидэ, на работу: копыцы класты или сино грибты, или ще шо-ныбудь. А мы робым-робым, сядим отдыхать. […] Ото собырэмся с дивчатамы: «Давайтэ, дивчата, песню складэм!» «Давайтэ!» У нас был комендант Михайличенко, такый казак, кубанец тоже. Сложилы песню:
Каминдант Михайличенко,
Атпусти ты нас домой,
Ваши тёмные бараки
Паказались нам тюрьмой.
На работу утром рано,
А с работы – вжэ тимно,
Прыйдэм поздно повычерять,
В нас и лампочкы ныма.
Брыгадир нам идэ [...],
А учётчик атчисля.
[Там хлиба ны дають] [11].
Песня «Комендант Михайличенко», сочиненная женщинами в Казахстане, была положена ими на мотив популярный военный марш времен Первой мировой и Гражданской войны, позднее ставшего широко известным со словами «По долинам и по взгорьям». Задолго до кубанских событий этот на этот напев распевалось множество текстов: с началом Первой мировой войны писатель В.А.Гиляровский написал текст «Марша Сибирского полка», во время Гражданской войны был сочинен «Марш Дроздовского полка» (1919), «Гимн махновцев» (1919), «Марш дальневосточных партизан» (1922). Не ясна картина с авторством напева. Есть предположение, что мотив был сочинен добровольцами генерала Чернявского еще в 1828 году. Различные источники приписывают ее либо некоему красноармейцу Атурову, а обработку А.Александрову, либо Дм. Покрассу [12]. Таким образом, очевидно, что текст о жизни кубанских казаков на чужбине лег на один из напевов обширного «банка» русской исторической песни.
Из книги: Историческая память населения Юга России о голоде 1932–1933 г. Материалы научно-практической конференции / Под редакцией Н.И. Бондаря, О.В. Матвеева. Краснодар, Типография «Плехановец», 2009. – 454 с. Прил.
Открыть в Word и прочесть статью целиком