... патриотизм кубанского казачества в годы войны связан не столько с забыванием обид, сколько с его социальной интеграцией в советскую систему, ее принятием казачьим населением Краснодарского края и с относительным поворотом самой системы к учету казачьей самобытности. Государство успело консолидировать общество в канун самого тяжелого за всю российскую историю военного испытания.
Е.И. Салов, кандидат философских наук,
председатель комитета по культуре, СМИ, спорту и взаимодействию с общественными организациями
Государственного Совета – Хасэ Республики Адыгея
Примечательной чертой современных работ по советскому периоду истории кубанского казачества является определенно выраженный линейный подход. Его родовые признаки: одномерность взгляда, идеологическая предвзятость, набор пропагандистских понятий – клише: «тоталитарный режим», «расказачивание», «жертвы политических репрессий», «сталинские лагеря» и т.п.
Терминология, а термин – существенное выражение метода, из передач радио «Свобода» перекочевала в свое время в перестроечную публицистику с благоприобретенной политологией, а оттуда – в историческую науку. Одна крайность сменилась другой. Вопреки тому, что история как наука при любых переменах политического климата призвана опираться на всю совокупность фактов прошлого, учитывать свидетельства источников, независимо от того, удобны они для исследователя или нет. На деле все с точностью до наоборот: если факты не укладываются в прокрустово ложе авторской концепции, тем хуже для них.
В соответствии с такой методологией, жизнь кубанских казаков в предвоенное десятилетие представляется как сплошная социальная обида и беспросветное существование, а их причина – государственное подавление культурной самобытности и разрушение традиционного хозяйственного уклада. Отсюда тезис о внутренне присущей враждебности кубанского казачества советскому строю, потенциально живущей в казачьей среде готовности к борьбе с ним. Сторонников данной парадигмы не смущает, что на подобном подходе к мотивации вероятных действий казачества в неблагоприятной для советского режима ситуации строились расчеты гитлеровских стратегов в войне против СССР в целом и конкретно – в битве за Кавказ. В реальности все оказалось не так однозначно.
На Кубани, как и на всем Восточном фронте, эти замыслы потерпели крах. Не в том ли причина, что неоднозначными и нелинейными были социальные перемены, происходившие здесь с 1929 г. по 1941 г.?
Внеэкономическое принуждение со стороны государства к переменам в социальной организации кубанского общества, причем в жестких, а то и жестоких, формах, имело место в первой трети тридцатых годов. Отрицать это невозможно. Но объективные данные раскрывают намеренное стремление современных авторов завысить масштабы и число жертв раскулачивания на рубеже 20–30-х гг. В действительности политика государства в отношении казачества менялась на протяжении предвоенного десятилетия по пути социокультурной интеграции казаков в советскую систему. С другой стороны, сама система адаптировалась к архетипам казачьей культуры. Как показало испытание Великой Отечественной войной, государство смогло решить сложную задачу. И казачество смогло принять новую реальность.
В связи с этим вызывает сомнение акцент на преодоление «комплекса обиды» кубанского казачества на советскую власть лишь с началом Великой Отечественной войны. Так, один из кубанских историков пишет, отвечая на вопрос, почему создание Кубанского кавалерийского корпуса стало значительным событием в жизни казачества: «Впервые после расказачивания правительство обратилось за помощью к казакам, тем самым оказывая им свое доверие, и те, забыв свои обиды, в суровый для Родины час снова доказали свою преданность и высокое понимание долга» [1].
В тезисе почти все верно, кроме «впервые» и «забывания обид».
Вопрос в том, что политика в отношении казаков существенно поменялась, по меньшей мере, за шесть лет до начала войны. Как пишет непредвзятый исследователь предвоенной эпохи С.Ю. Рыбас, уже в середине 30-х гг. Сталин произвел культурную контрреволюцию [2]. «В армию были возвращены офицерские звания. Крупные военачальники получили маршальские звания и звезды. В 1935 г. были восстановлены кавалерийские казачьи части, а также, «учитывая преданность казачества советской власти», сняты все ограничения для казаков в «отношении их службы» в РККА» [3]. Следовательно, возрождение казачества началось, как и «забывание обид», несколько раньше июня 1941 г., а уж тем более – рубежа 80–90-х гг. ХХ в. Тот же автор отметил, что Троцкий был прав, когда называл сталинскую политику «термидором»: «Это настоящий термидор – конец революции, государственное строительство, нереволюционность» [4]. Тогда же стало меняться отношение к религии и церкви: «Сталин все дальше уходил от революционных принципов. Была закрыта газета «Безбожник», сильно ослабела антирелигиозная пропаганда. В апреле 1936 г. на X съезде ВЛКСМ было сообщено, что при обсуждении проекта нового Устава Сталин убрал положение о решительной и беспощадной борьбе с религией [5]. 30 декабря 1935 г. вышло Постановление ЦИК и СНК СССР «О приеме в вузы и техникумы». Им были отменены все ограничения по приему, связанные с социальным происхождением. Так за шесть лет до войны происходила направленная консолидация общества.
Государство взяло курс на мир с крестьянами. В феврале 1935 г. на II съезде колхозников была объявлена поддержка личного подсобного хозяйства с 0,25 до 0,5 гектара приусадебной земли (в отдельных районах до гектара), неограниченным количеством птицы, мелкого скота и до трех коров. В МТС упразднялись политотделы. За годы второй пятилетки в результате «экономического мира» рыночная торговля выросла с 7,5 миллиарда рублей до 17,8 миллиарда рублей. В результате перехода к практике хлебозакупок все республики в 1935 г. выполнили план хлебозаготовок [6]. Это стало следствием крупномасштабной социальной трансформации с одновременным поворотом к традиции. Главный социальный итог предвоенных лет в том, что, несмотря на жертвы, которые стали неизбежными в ходе строительства невиданного в мире общества и грандиозных социальных потрясений, несмотря на ошибки, совершенные в те годы руководством страны, в том числе и Сталиным, антисталинисты лгут, изображая то время периодом массового уничтожения людей (и казачьих обид – Е.С.). Рост благосостояния советских людей в предвоенные годы привел к тому, что население СССР увеличилось за 18 лет с 1922 г. по 1940 г. на 58 миллионов человек, т.е. на 43%. Ежегодный прирост населения в СССР на 3% в год (по 3,2 миллиона человек ежегодно) был более чем в 3 раза выше ежегодного прироста населения в царской России на протяжении всего XIX в. За 19 постсоветских лет население России уменьшилось на 15 миллионов человек [7].
Выходит, патриотизм кубанского казачества в годы войны связан не столько с забыванием обид, сколько с его социальной интеграцией в советскую систему, ее принятием казачьим населением Краснодарского края и с относительным поворотом самой системы к учету казачьей самобытности. Государство успело консолидировать общество в канун самого тяжелого за всю российскую историю военного испытания.
«На защиту родной страны поднялись и казаки Кубани. Были сформированы 12-я и 13-я кубанские казачьи дивизии. В феврале 1942 г. они вошли (вместе с донскими казачьими дивизиями) в состав 17-го казачьего кавалерийского корпуса, которым командовал генерал-майор Н.Я. Кириченко, а его заместителем стал М.Ф. Малеев, формировавший корпус. Комиссаром был назначен А.П. Очкин. В июле корпус впервые вступил в бой на рубеже станиц Кущевской, Шкуринской, Канеловской. Весь дальнейший боевой путь соединения, рожденного в СКВО, – это путь подвигов во имя Родины» [8].
Стойкость казаков в обороне и храбрость в наступлении вынуждены признать и немецкие историки. «Последовавшая атака 91-го полка была отбита огнем кубанских казаков. В это время (29 июля) 13-му горнострелковому полку удалось захватить плацдарм у хутора Ленинского. Для расширения плацдарма были применены остальные силы 4-й горнострелковой дивизии и все батареи 94-го горноартиллерийского полка. Но расширить его не удалось. С господствующего южного берега эскадроны советского 17-го кавалерийского корпуса не допускали продвижения немцев.
31 июля продолжались бои за плацдарм у Кущевской. Советская 13-я кавалерийская дивизия охватила немецкий плацдарм и контратаковала немцев. 91-й горнострелковый полк повернул на запад, чтобы охватить противника южнее речки. Тогда эскадроны казаков при поддержке танков парировали фланговый удар 91-го горнострелкового полка и отразили его. Второго августа части 298-й пехотной дивизии прошли от речки дальше на запад. Они тоже подверглись атакам казаков и в результате наступавшего замешательства понесли потери.
Ожесточенные оборонительные бои советского 17-го кубанского казачьего кавалерийского корпуса замедлили немецкое наступление, но остановить его не смогли» [9].
Этот автор сдержан в том, что касается боевых действий казачьих частей, но и замолчать их ратные качества не может. На фоне боевых подвигов кубанцев жалко выглядят те из казаков, кто вступил с приходом оккупантов на тропу коллаборационизма. На Кубани таких оказалось среди казаков около 800 человек. Намерения гитлеровцев сформировать в крае с помощью пособников казачью дивизию провалились. Правда, в Югославии воевала на стороне Германии казачья дивизия, куда входили и кубанские казаки, сформированная из белоэмигрантов и преобразованная позже в казачий корпус. Трагифарс этого карательного соединения в том, что командовал им немецкий генерал Гельмут фон Паннвиц, объявленный «походным батькой атаманом». Во главе частей и подразделений дивизии, а затем корпуса, стояли немецкие офицеры. И только на должности урядников назначались казачьи командиры. Показательно, что гитлеровцы не доверяли казакам и те платили им взаимностью, но и прихода Красной Армии казаки боялись, понимая, чем им грозит ее победа. 15-й казачий корпус позорно прославился на Балканах карательными экспедициями против югославских партизан, расправами над мирным населением и массовыми насилиями над сербскими женщинами. Факты, которые признаются даже теми, кто в лихие 90-е гг. ХХ в. взялся за реабилитацию «батьки» Паннвица на том основании, что он был гражданином Германии и выполнял обязанности военной службы, а его судили и повесили по советским законам [10].
На самой Кубани соблазну послужить фюреру «Великой Германии» поддались, как отмечалось, немногие из казаков. Прибывшие в обозе оккупантов «звезды» белоэмиграции П. Краснов и А. Шкуро не вдохновили Дон и Кубань на массовую измену. Десять предвоенных лет превратили российский юг в крепость патриотического духа и военной силы. Она выстояла перед испытанием оккупацией. Свою роль в защите Родины сыграла традиция казачьей военной культуры. Дополнительную мощь придала ей социальная инновация, особенно это коснулось молодого поколения. Она открыла перед кубанцами новые возможности и перспективы творческой самореализации. В массовом сознании казачества произошла идентификационная трансформация, которая связала матрицу традиционной культуры с новой общественной реальностью. Результатом стала победа над смертельным вызовом нацистского нашествия.
Кубанские казаки участвовали в битве под Москвой и за Сталинград, в штурме Берлина и освобождении Праги, были в числе тех, кто нес победные знамена по горящим лестницам рейхстага. Их вел призыв, который один из идейных отцов перестройки назвал нелепым: «За нашу Советскую Родину!». Сказал бы он это ее защитникам во время смертельного боя с фашистами. Сегодня есть «ученые», кто массовое патриотическое сознание и действие в народной войне относит к факту, которого не должно быть. И объявляет свое мнение историческим откровением.
Таким образом, представляется с учетом изложенного, что перспективной в научно-историческом измерении остается семпрефонтентность (от лат.: семпре – все, фонте – источник. – С.Е.) подхода к историческому материалу – без изъятий, включая и противоречащие друг другу факты и свидетельства. Синергия противоположностей при осознанном стремлении к объективному анализу фактов и обоснованному синтезу результатов позволяет избежать взаимоисключающих суждений по поводу прошлого. И приближает к постижению его подлинного контекста, т.е. к исторической истине во все большей полноте и целостности. Похоже на возвращение к классике исторической науки в новых, постнеклассических условиях. Это трудно решаемая, а при известных условиях, и неподъемная задача. Но, кажется, дух и материя истории не так просты, как их подмена в угоду политической моде. Когда-то польский писатель Ст. Е. Лец остроумно заметил, что история – это собрание фактов, которых не должно было быть. Надеюсь, это не о нас, участниках данной конференции.
Литература:
1. Маслов А.В. Три века истории Кубани. Вопросы, ответы, комментарии. Краснодар, 2000. С.91.
2. Рыбас С.Ю. Сталин (ЖЗЛ). М., 2010. С.415.
3. Там же. С. 414.
4. Там же. С. 412.
5. Там же. С. 415.
6. Там же. С. 404.
7. Емельянов Ю. Сквозная рана. Тайны Катынского леса 67 лет спустя // Отечественные записки. 2010. № 6. (6 мая). С. 8.
8. Южный щит Родины. История СКВО. Ростов н/Д., 1998. С. 136.
9. Тике В. Марш на Кавказ. Битва за нефть. 1942–1943 гг. Пер. с нем. М., 2005. С. 38.
10. Алферьев Б., Крук В. Походный батько фон Паннвиц. Док. повесть. М., 1997. С. 141–142.
Источник: Вопросы казачьей истории и культуры: Выпуск 6 / М.Е. Галецкий, Н.Н Денисова, Г.Б. Луганская; Кубанская ассоциация «Региональный фестиваль казачьей культуры»; отдел славяно-адыгских культурных связей Адыгейского республиканского института гуманитарных исследований им. Т. Керашева.– Майкоп: Изд-во АГУ, 2011.