Факт бегства крепостных на Кубань был известен и Ф. А. Щербине, который отмечал, что Черноморье с самого начала нуждалось в рабочих руках, т. к. военная служба постоянно отвлекала население от хозяйства, поэтому "всякий пришелец был здесь желанным гостем".
П. А. Кузьминов,
кандидат исторических наук,
доцент кафедры истории России
Кабардино-Балкарского
государственного университета
г. Нальчик
Крепостное право – язва России, которая истощила силы народа и довела его до национального унижения в ходе Крымской войны. Но Кубанское казачество, по мнению большинства дореволюционных историков, не испытало язвы крепостничества, а его социальные отношения строились на основе вольнолюбивых казачьих традиций.
Обобщая эти идеи, Ф. А. Щербина в 1911 г. писал: "Празднуя 50-летие 19 февраля 1861 года, величайшего для русских акта гражданственности, кубанские казаки спокойно могут сказать: мы не причастны были к язве порабощения людей. Да, за кубанскими казаками останутся лучшие страницы отечественной истории, на которых золотыми буквами должны быть напечатаны все те, кто вел борьбу и был против крепостничества, закончившегося ужасной катастрофой на Севастополе".
Эти слова Ф. А. Щербины-публициста, наполненные глубоким пафосом, любовью и гордостью за славную историю казачества, обращены к читателям газеты "Кубанский край" и призваны были воспитать молодежь на демократических традициях казачества.
Но ученый-историк Щербина не понаслышке, а в многочисленных материалах архивных дел находил немало фактов существования различных форм крепостничества, наличие различных категорий "подданных", "бурлаков", "дворовых", "припущенников", "драбантов", "крепостных" у панов и старшины Черноморского казачества. Выход из этого логического противоречия Ф. А. Щербина нашел, подчеркнув в газетной статье, что "Кубанские казаки не знали крепостного права, как узаконенного института в своей жизни".
Действительно, ни законы Российского государства, ни приказы Кавказского наместника и канцелярии Черноморского казачьего войска институт крепостничества у казаков так и не легализовали, за исключением, категории "драбантов". Тем не менее, крепостничество здесь было, а значит, был и процесс эмансипации.
Появлению крепостничества на Кубани благоприятствовало, с одной стороны, российское законодательство, с другой – условия жизни. Запорожская казачья старшина, переселившись на Кубань, стремилась и в новых условиях восстановить институт крепостного права, который существовал в Малороссии. Наибольшая нужда была в дворовых людях, без которых не могли обойтись не только чиновники и старшина, но и рядовые казаки, дослужившиеся до обер-офицерских чинов. С обустройством Черноморского казачества и закладкой хуторов появилась необходимость в собственно крепостных крестьянах. Нужны были землепашцы, пастухи, косари, конюхи, рыбаки, но исполнять эти работы по вольному найму казаки не могли, поскольку военные столкновения с горцами требовали внимания к строевой службе. Были здесь только беглые крестьяне, которых укрывали от властей, оберегали и пытались закрепостить.
Факт бегства крепостных на Кубань был известен и Ф. А. Щербине, который отмечал, что Черноморье с самого начала нуждалось в рабочих руках, т. к. военная служба постоянно отвлекала население от хозяйства, поэтому "всякий пришелец был здесь желанным гостем".
По временам бегство крестьян на территорию Черноморского войска приобретало черты организованного переселения, причем функции организаторов осуществляли сами казаки. Донской войсковой атаман генерал Орлов докладывал, что задержанные на Дону беглые крестьяне на допросе показали, что их сопровождали черноморские казаки. Это утверждали потерпевшие помещики, администрация и сами беглецы.
Мотивы переселения беглых на Кубань просты – поиски лучшей жизни. Неискоренимое человеческое желание заставляло преодолевать любые трудности. Подавляющее большинство беглых записывались в казаки. Высшая казачья администрация не могла приостановить этого процесса даже в тех случаях, когда она желала повиноваться законам и распоряжением центральных властей.
Вступление в казаки было делом простым. Достаточно было назваться казаком из такой-то станицы, таким-то именем и попросить куренного атамана дать свидетельство для проживания на войсковой земле. Никто из казачьей администрации эти сведения не проверял. А. П. Ермолов был прав, когда писал Николаю I: "Со времени поселения Черноморского войска на Кубани куренные атаманы по обыкновению прежних запорожцев записывали своевольно и без всякого разбора в состав войска пришельцев, отчего таковых людей без сомнения находится в войске значительное число".
Секрет такого быстрого перевоплощения объяснялся тем, что легальное использование рабочей силы возможно было лишь при формальной приписке к казачьему войску. Но не все беглые получали высокий социальный статус казака. Часть из них была оставлена в качестве дворовых и крепостных у казачьей старшины.
Кто был побогаче, отмечал Щербина, тот покупал у помещиков в России крестьян и селил их у себя на хуторе. Чиновники же и старшина стремились закрепостить беглых крестьян, и таких, по нашему мнению, было большинство. К тридцатым годам XIX в. у черноморской старшины набралось уже столько крепостных крестьян, что из их среды правительство стало брать партиями рекрутов. В 1831 г. старшина Лысенко, Бурсак и др. "из крепостных ставили рекрутов натурою" или вносили за них деньги. С каждым годом крепостных в Черномории становилось все больше, и острота ситуации заставила блюстителей законов реагировать на нее.
Открыть в Word и прочесть статью целиком