В настоящей статье рассматривается формирование на Кубани ряда стереотипных образов, приобретших в силу тех или иных обстоятельств негативные черты в глазах славянского населения региона. Их происхождение оказалось связано как с событиями общероссийского масштаба, так и с процессами, происходившими непосредственно в регионе. В значительной степени на их выработку повлияли представления кубанских казаков, не только составлявших значительную часть населения края, но и внесших существенный вклад в развитие его культурной традиции.
Е.Ф. Кринко
Развитие взаимоотношений народов тесно связано с выработкой их устойчивых представлений друг о друге. В этнологической литературе подобные представления нередко называются этническими стереотипами. Под стереотипами общественного сознания понимаются упорядоченные, схематичные, детерминированные культурой «картинки мира» в голове человека, которые экономят его усилия при восприятии сложных социальных объектов и защищают его ценностные позиции и права (У. Липпман). Этнический стереотип представляет собой осознание характерных с точки зрения данного этноса признаков других этнических общностей, что осуществляется в форме построения образа чужой этнической группы (В.П. Левкович).
Важным признаком этнического стереотипа является его устойчивый характер. Складываясь на протяжении десятков и сотен лет, этнические стереотипы являются наследуемыми и воспроизводимыми элементами национальной традиции, выражаются в «устойчивых текстах культуры, своего рода культурных идиомах, вписанных в код национальной памяти» (А. Кэмпиньский). В качестве других признаков этнических стереотипов исследователи выделяют упрощенность, относительность, субъективность, выраженность (интенсивность, характеризующая силу стереотипного эффекта), направленность (валентность, отображающая благоприятное, негативное или нейтральное отношение к другому этносу). Структура этнического стереотипа включает когнитивный элемент (содержание) и эмоционально-аффектный элемент (отношени е) (1).
Вопросы формирования этнических стереотипов и их роль в процессе взаимодействия различных народов, получившие широкое освещение в западной науке, сравнительно недавно стали привлекать внимание отечественных авторов (2). Появляются работы, исследующие механизм создания и передачи подобных устойчивых представлений, их структуры и функций в культуре. С точки зрения задач настоящей работы вызывает интерес подход, предложенный С. В. Лурье, в основе которого лежит понимание этнической картины мира как проявления защитной функции культуры в ее психологическом аспекте. По ее словам, «в критической ситуации этнос с хорошо налаженным механизмом психологической защиты может бессознательно воспроизвести целый комплекс реакций, эмоций, поступков, которые в прошлом, в похожей ситуации, дали возможность пережить ее с наименьшими потерями» (3).
Этническая картина мира изменчива, но ее структура основана на неизменных бессознательных комплексах – этнических константах. Они нейтральны по отношению к той или иной ценностной ориентации, которая, в свою очередь, может меняться в зависимости от ситуации. Этнические константы включают бессознательные образы, локализующие добро и зло, а также представления о способе действия, которым добро побеждает зло. Источник добра включает, в частности, «образ себя» и «образ покровителя», источник зла – «образ врага». При этом под константами понимаются структура и диспозиция данных образов, общие приписываемые им характеристики, а их содержание может меняться (4). В результате выработка этнических стереотипов в психологическом отношении представляет собой своеобразную защитную реакцию на изменение окружающей реальности. Механизмы защиты позволяют отвергать информацию, несоответствующую этническим константам и наносящую им ущерб, например, чужой опыт.
Этнические стереотипы являются коллективными представлениями, формирующими определенные нормы поведения в отношении к тем или иным группам и их представителям. Общие установки и представления не зависят от социальных и личных характеристик индивидов. В результате этнические образы отделяются от конкретных личностей, превращаясь в своеобразные артефакты культуры. В этом заключается специфика стереотипа, закрепляющего качества, присущие тем или иным представителям данного этноса, за всей группой. В то же время личный опыт общения может изменить направленность оценки, ослабить или усилить выделяемые черты.
Формирование этнических стереотипов происходит под воздействием многих факторов, среди которых особое место занимают исторические условия межэтнического взаимодействия. Изменение условий контактной ситуации может наполнить существующие представления о соседних этнических группах новым содержанием. Однако сам процесс выработки этнических стереотипов имеет собственную логику развития и не сводится лишь к отражению результатов межгрупповых контактов. Поэтому в этническом сознании могут вырабатываться малообъяснимые с рациональной точки зрения предубеждения и привязанности. Для их объяснения Л.Н. Гумилев ввел понятие «комплиментарности» (положительной или отрицательной), под которой он понимал ощущение подсознательной симпатии (или антипатии) членов этнических коллективов, определявшее деление на «своих» и «чужих».
Само выделение отличий «чужих» еще не предполагает откровенной враждебности по отношению к ним. «Чужие» могут осознаваться как носители иной культурной традиции, а появление враждебности нередко является результатом осознания конфликта интересов или жизненных укладов. Для того чтобы включились механизмы защиты, опасность извне должна иметь конкретный характер, быть опознанной и вписанной в иерархию отношений. В результате культурные различия начинают восприниматься как «альтернатива жизни и смерти».
Ощущение открытой угрозы собственному существованию высвобождает защитные реакции. Экстремальная ситуация стимулирует нарастание социальной напряженности, а «выброс» негативной энергии нуждается в реальной цели, принимающей черты определенного образа «врага». «Враг» наделяется такими качествами как жестокость и варварство, готовность к обману и другим преступлениям. Его образ соединяет негативные и сверхъестественные признаки, инициирующие страх (5). Победа над «врагом» рассматривается с аксиологической точки зрения как победа добра над злом. Негативные этнические стереотипы обозначают реальную или мифологическую угрозу, вызывая адекватные ответные действия.
В настоящей статье рассматривается формирование на Кубани ряда стереотипных образов, приобретших в силу тех или иных обстоятельств негативные черты в глазах славянского населения региона. Их происхождение оказалось связано как с событиями общероссийского масштаба, так и с процессами, происходившими непосредственно в регионе. В значительной степени на их выработку повлияли представления кубанских казаков, не только составлявших значительную часть населения края, но и внесших существенный вклад в развитие его культурной традиции.
В разные исторические эпохи в качестве военных противников кубанских казаков и их предков – запорожцев и донцов – выступали представители различных народов. Но стереотипы восприятия многих из них так и не сложились в образ классического «врага», ненависть к которому заглушила бы все остальные чувства. Так, например, участие в боевых действиях с Наполеоном в начале XIX века не вызвало у казаков чувства враждебности по отношению ко всем французам. К наполеоновскому войску, которое «съело всех кошек и пустилось наутек» (6), не испытывались ни ненависть, ни страх. Напротив, казаки и их командиры нередко демонстрировали свое уважительное отношение к раненым вражеским солдатам и офицерам, которые оказались достойными военными противниками. Данное обстоятельство высоко ценилось казаками. Даже находившиеся в жалком, голодном и обмороженном состоянии, французы заслуживали снисхождения.
Противоречивым было отношение запорожских казаков к «москалям» (русским). В народных рассказах, записанных Я.П. Новицким в Екатеринославской губернии, «москаль» оказывался плохим воином, которому запорожцы помогали в войнах с турками и татарами (7). Многие потомки запорожцев так и не простили Екатерине II разгрома Сечи. Это событие всегда воспринималось как один из самых черных моментов в истории казачества. В казачьих песнях осуждается «царица-матя наша», которая «напасть напустила – славне вийсько запорожське занапастила». В просторечии казаки нередко неуважительно именовали императрицу «Катькой», а ее фаворита – «Потемкой», рассказывали о том, как запорожцам удалось их перехитрить.
В других преданиях Г.А. Потемкин, записавшийся в казачью общину и носивший запорожское прозвище Грицко Нечосы, все же оценивался как покровитель казачества, смерть которого осиротила войско, а в некоторых песнях в адрес российской императрицы звучали слова благодарности за предоставление черноморцам земель на Кубани. В песне, сложенной еще А. Головатым, говорилось о необходимости казакам перестать печалиться, получив награду за верную службу. Впрочем, искренность данных слов вызывает сомнения. А. Головатый проявил себя не только как опытный военачальник, но и как искусный дипломат, знаток придворного этикета. Не случайно, что и Ф.А. Щербина объяснял желание Г.А. Потемкина сыграть роль «батька-благодетеля» не государственными интересами, а, прежде всего, очередным капризом самолюбивого вельможи (8).
Память об утраченной некогда свободе будет сказываться еще достаточно долго, даже когда казаки превратятся в военно-служилое сословие. И в ХХ веке среди черноморцев – потомков запорожцев – широко распространялись сепаратистские настроения, связанные с идеями создания собственного независимого казачьего государства. Среди линейцев, потомков донских казаков, подобные настроения были всегда выражены слабее.
Разумеется, отношение к царскому правительству не может рассматриваться как представления о самом русском народе. В большинстве случаев в них отсутствовало чувство враждебности. И запорожцев, и донцов с «москалями» сближали конфессиональная общность и единство исторических судеб. Донские казаки признавали себя русскими «по закону и вере православной, а не по природе» (9). В то же время они непременно подчеркивали и собственные отличия, гордо заявляя: «Мы – казаки!». В этом проявлялась отмечаемая современными исследователями двойственность казачьего самосознания. Еще более обособленно выглядит развитие черноморского казачества, на которое сильное влияние оказала украинская культурная традиция.
Самих себя казаки, прежде всего, рассматривали как защитников православия. Не случайно одним из ругательств у казаков считалось выражение «еретичный сын» (отступник), а к числу их давних «врагов» относились католики – поляки («ляхи»). Враждебные оценки поляков можно рассматривать как проявления негативного отношения к Западу в целом. По мнению отечественных исследователей, «страх и неприятие к Западу, к «папистам» и «люторе», ко всему европейскому – важный, многократно продублированный и глубоко закрепленный момент традиционного сознания. Он всплывает в массе предубеждений, фобий, необъяснимых реакций, мифов и т.д. Запад не только непонятен массовому сознанию, трактующему себя как «здравый смысл», не только вызывает органическое отторжение по предъявлении, но и страшен изначально, до опыта» (10).
Традиция антизападничества, восходящая к истокам русской мессианской идеи, сближала различных представителей славянско-православного мира, способствовала формированию общих этнических стереотипов по отношению к миру иной культуры. Кичливые и задиристые польские шляхтичи в XVI – XVII вв. не раз воспринимались русским, украинским и белорусским населением как источник постоянной опасности, как символ захватчиков, грабителей и святотатцев. При этом действия первых казачьих войск в конкретных случаях могли не совпадать и даже противоречить интересам российского государства. Сложные перипетии дипломатической борьбы не раз превращали бывших противников в новых союзников. Но в итоге судьба казачества оказалась неразрывно связана с Россией. В 1794 – 1795 гг. черноморцев направили на подавление восстания в Речи Посполитой именно как «естественную конницу, привыкшую действовать против татар и поляков» (11).
Позже, в XIX веке, кубанским казакам редко приходилось сталкиваться с поляками как с военными противниками, а Польша более не представляла угрозы ни для них, ни для России. Враждебность по отношению к полякам можно рассматривать как временную, ситуационную. Порожденная определенным историческим моментом, она основывалась на культурных различиях, но впоследствии утратила свою актуальность. Не случайно российское общество неоднозначно отреагировало на польские восстания и их подавление царскими войсками.
Место же главного «врага» казачества в народной памяти прочно заняли «басурмане»-иноверцы, прежде всего, мусульмане. При этом под именем «басурман» могли выступать представители разных народов: и турки («туреччина»), и татары («татарва»), и ногайцы («нагайва»). Общими признаками «басурман» считались лютая жестокость, коварство, хитрость, вероломство. Внезапные нападения многочисленных кочевников-«басурман» грозили гибелью и разорением людей, угоном скота, потерей нажитого имущества. Враждебность к ним нашла отражение даже в словах гимна Кубанского казачьего войска. Интересно отметить, что в сказках кубанских казаков «злыдни» (черти) как представители нечистой силы также носят «басурманское платье» (12). По мнению исследователей, феномен «этнизации» черта вообще характерен для народной культуры. Культурная инакость в народной фантазии нередко «связывалась с метафизическим злом, с нечистой силой» (13).
По данным, собранным краснодарским историком О.В. Матвеевым, «враги» кубанских казаков часто также именовались «турками». Так называли и черкесов (адыгов) (14). В официальных документах XIX – начала XX вв. они обычно упоминались как «горцы».
Первые контакты адыгов и славян упоминаются в источниках с VIII – IX вв. Более регулярный характер они приобрели с XVI в. – момента появления на Северном Кавказе гребенского и терского казачества. Однако, вплоть до начала Кавказской войны между представителями разных народов, по-видимому, не было открытой враждебности. При переселении черноморцев на Кубань черкесы первоначально встретили их достаточно дружелюбно. Но вскоре мирные отношения сменила взаимная вражда: «Стали лицом две различные по этническим особенностям и степени культуры народности, и в связи с этим глубоким различием должны были неминуемо возникнуть недоразумения из-за земли, из-за вольных мест, из-за скота, из-за добычи, из-за чужой собственности и т.п. Так и было» (15).
Особенно враждебный характер приобрели отношения с черкесами казаков–линейцев. Согласно Ф.А. Щербине, черноморец «был миролюбивее по натуре и относился к врагу легче и гуманнее, чем линеец». Даже в период боевых действий черноморцы поддерживали с черкесами торговлю. Напротив, военные столкновения линейцев с горцами обострялись взаимной ненавистью и жестокостью, проявлявшейся порой по отношению не только к живым, но и к мертвым противникам (16).
Открытая вражда оказывала свое влияние на выработку представлений о горцах. В качестве положительных казаки отмечали у своих противников черты, которые были присущи им самим – храбрость, удальство, любовь к свободе. Черкесы славились как отличные наездники и воины, высоко ценили хороших лошадей и оружие. По словам В.А. Потто, «казаки не могли отказать черкесам в уважении, как к народу, равному ему по доблести» (17). Но «ядро» этнического портрета горца для казачьего населения составили все же негативные качества: склонность к воровству и разбою, отсутствие прочных моральных обязательств, леность, беспечность, хитрость, неверность данному слову. Именно эти качества предопределяли враждебность данного образа. На формирование стереотипов восприятия черкесов влияли не только вооруженные конфликты с ними, но и религиозные различия, непонимание культурных особенностей соседей, горского менталитета.
С окончанием боевых действий враждебность между казаками и горцами постепенно снижается. Более того, события XIX – ХХ веков неоднократно демонстрировали примеры тесного боевого сотрудничества казаков и горцев. Тем не менее, в ХХ веке у славянского населения Кубани сохранялись стереотипы восприятия адыгов и других представителей кавказских народов как людей иного культурного мира и жизненного уклада.
Своеобразной формой мягкого, толерантного межэтнического взаимодействия можно считать межнациональные браки. Смешанные браки встречались еще и в эпоху средневековья, прежде всего у представителей высших сословий, обычно скреплявших династическими узами политические союзы. С переселением черноморцев на Кубань браки между адыгами и славянами перестали быть случайным явлением. Ф.А. Щербина приводил данные о том, что, «черкесы и черноморцы хотели родниться: черкешенки не прочь были выходить за русских, а казачьи старшины мечтали о женитьбе на черкесских княжнах» (18). Но широкое распространение смешанных браков сдерживалось и культурными различиями, и религиозными запретами.
Процессы, происходившие после революции, должны были стереть национальные различия и ликвидировать национальную рознь. Однако, в первые годы советской власти быт горского аула и казачьей станицы менялся достаточно медленно. Сохранявшиеся культурные различия между адыгским и славянским населением на Кубани предопределяли ограниченность контактов представителей разных народов. В 1925 и в 1939 гг. межнациональные браки у адыгейцев составляли соответственно 0,3 % и 0,4 %, у адыгеек – 0,02 и 0,07 % (19). После Великой Отечественной войны многие мужчины–адыги вернулись с фронта женатыми на женщинах других национальностей. Но в 1950 г. межнациональные браки составляли у адыгейцев только 0,5 %, у адыгеек – 0,2 %. К 1963 г. их число выросло до 0,6 % у мужчин и 0,3 % у женщин. При этом мужчины чаще вступали в такие браки, чем женщины, в чем также продолжала сказываться роль традиции. Ситуация изменилась лишь в 1960 – 1970-е годы. С 1960 по 1979 гг. количество адыго-русских браков в Адыгее выросло с 2,6 до 11 %. А общее количество смешанных семей в Адыгее в 1976 г. составило 19 % (20).
Заключение межнациональных браков связано с преодолением чувства враждебности у людей разных национальностей и действительно способствует стиранию национальных различий. Впрочем, и в смешанных семьях могут сохраняться негативные стереотипы восприятия представителей других этнических групп. Свое влияние может оказывать характер окружающей социальной среды – моно- или полиэтничной, политические и экономические факторы, другие обстоятельства. В то же время выходцы из смешанных семей обычно лучше подготовлены к культурной ассимиляции. В смешанных семьях чаще утрачиваются этнические особенности, сказывается влияние урбанизированной массовой культуры. Такие браки чаще заключались в городах, чем в сельской местности, но в последние годы в регионе наблюдается тенденция к снижению числа межнациональных браков.
Следует отметить, что отличительные признаки другого этноса всегда осознаются сквозь призму собственной культуры. Поэтому этнические стереотипы всегда субъективны и относительны. Национальная культура этноцентрична, и гетеростереотипы (представления о «чужих») в значительной степени отражают автостереотипы (представления о своем народе), выдавая собственные затаенные комплексы.
Так, негативный образ еврея складывался, прежде всего, из признаков, противоположных тем, которыми наделялись сами казаки. Они включали жадность, трусость, страсть к наживе, предприимчивость, способность к занятиям торговлей и финансами. Напротив, настоящего казака должны были отличать презрение к богатству и роскоши, стремление к воинской славе, веселый, праздный образ жизни, неприятие торгашества. Немаловажное значение в распространении чувства неприязни к евреям сыграли и религиозные мотивы.
Впервые конфликт казаков и евреев ярко проявился на Украине в середине XVII века. Евреи, часто являвшиеся арендаторами шляхетских поместий, оказались в глазах православных жителей Украины главными виновниками их угнетения. В результате подъем освободительной борьбы украинского народа сопровождался жуткими массовыми расправами над еврейским населением, нашедшими отражение как в художественной, так и в специальной литературе. В одном только Немирове погибли 6000 человек. Разгрому подверглось около 700 еврейских общин, а общее количество жертв в 1648 – 1658 гг. летописцы, по-видимому, сильно преувеличивая, оценивали в полмиллиона человек (21).
Подобные явления исследователи склонны рассматривать как традиционный антисемитизм, имевший религиозное происхождение и связанный с этноцентризмом сельских и городских общин, их необразованностью и неприязнью к чужакам. В конце XIX в. возник новый вид антисемитизма – светский – как одно из возможных последствий модернизации общества. Его отличало сочетание рациональных мотивов с иррациональными (22).
В частности, широкое распространение в России на рубеже веков получили представления о ведущей роли евреев в освободительном движении. В данной связи евреям противопоставлялось казачество, воспринимавшееся к тому времени в массовом сознании уже не как символ «вольницы», а скорее как «оплот самодержавия». Антисемитизм стал ассоциироваться с монархизмом, традиционализмом, патриотизмом – качествами, приписываемыми казачеству как определенной социально-политической силе.
Рассматриваемые тенденции нашли отражение в учебной литературе того времени. В вышедшем в 1911 г. учебном пособии А.П. Певнева по истории Кубани, предназначавшемся для учеников станичных школ, в качестве главных неприятелей запорожских и кубанских казаков фигурировали по очереди татары, поляки, турки. Из текста пособия следовало, что особую опасность для кубанских казаков представляли набеги враждебных (немирных) горцев. Но в отношении к ним сквозило уважение как к достойным противникам. Автор отметил, что черкесы считались лучшими наездниками, с детства учились хорошо владеть оружием и в битвах «не уступали черноморцам ни храбростью, ни хитростью, ни настойчивостью» (23). В то же время любые упоминания о евреях в пособии получили сугубо негативную окраску. А.П. Певнев указал, что на Украине они «держали церкви на запоре и отворяли их только за установленную плату», в Сечи торговали в лавках и духанах, при Богдане Хмельницком подвергались истреблениям (24). В результате еврей воспринимался как враг православия, корыстный и жадный человек, не имевший никаких военных способностей.
Похожие черты евреев воссоздавали и другие российские учебники. Среди них и выходившие более тридцати раз под грифом Министерства народного просвещения «Краткие очерки русской истории» Д.И. Иловайского. На тексте данного учебника, в котором евреи названы «предприимчивым, быстро размножающимся племенем», использовавшим любые средства для своего обогащения, воспитывались многие поколения россиян (25). Между тем, именно школьные учебники, благодаря которым с детства складываются определенные представления, играют важную роль в выработке стереотипов общественного сознания.
В результате сформировавшиеся негативные черты в представлениях о евреях оказались достаточно живучи в массовом сознании населения России. Как правило, вспышки антисемитских настроений происходили в периоды социально-политических потрясений, которыми изобиловала отечественная история ХХ столетия. Антисемитизм продолжал сказываться и в послереволюционные годы, несмотря на провозглашенные советской властью принципы ликвидации национального угнетения и равенства всех народов. Причину ухудшения жизни в условиях перехода к новой экономической политике, а затем начавшейся индустриализации часть населения увидела в засилье евреев после революции, предоставившей им широкие права.
Согласно современным исследованиям, в начале 1920-х годов на Кубани нежелательные действия властей или вызывавшие осуждение поступки станичников также нередко получали антисемитскую интерпретацию. В то же время объяснить причины антиеврейских высказываний их авторы, порой в глаза не видевшие евреев, обычно затруднялись (26). Если заимствованное из польского языка слово «жид» в России приобрело прямо оскорбительный характер, то понятие «еврей» с течением времени также стало употребляться с негативным оттенком, как ругательство, превращаясь в своеобразное этническое определение «врага».
Советское государство стремилась придать статус главного «врага» представителям свергнутых «эксплуататорских классов» (27). Но, несмотря на пропаганду интернационализма, негативные этнические стереотипы сохранились, давая о себе знать в критических ситуациях. Так, антисемитские настроения отчетливо проявились на Кубани в годы второй мировой войны. В результате эвакуации в крае оказалось значительное количество евреев, вывезенных из западных районов страны. В докладных партийных органов отмечалось, что в некоторых населенных пунктах края прибывшие евреи подвергались дискриминации, в силу их национальной принадлежности им отказывали в жилье и продаже продуктов. В адрес эвакуированных людей звучали прямые оскорбления, распространялись антисемитские анекдоты (28).
Антисемитизм не являлся сугубо кубанским феноменом в годы войны. То, как, казалось бы, неожиданно возникали подобные настроения, считавшиеся давно ушедшими в прошлое, но на самом деле никогда полностью не исчезавшие, в художественной форме убедительно показал в одном из своих романов писатель-фронтовик В. Гроссман (29). Но и официальные документы зафиксировали данные проявления массового сознания. Так, известны случаи создания во время войны партизанских отрядов в западных районах СССР по национальному признаку (отдельно – литовских, белорусских, еврейских). А в оккупированных городах нередко существовала «атмосфера вражды и безразличия к судьбе евреев» (30).
Проявления антисемитизма широко встречались и после войны. В определенной степени его провоцировало само советское руководство. По мнению зарубежных исследователей, Сталин «хотел казаться лидером – семитофилом, отцом всех советских наций, однако его политика по отношению к евреям была двойственна» (31). Официальный антисемитизм достиг своего расцвета в СССР в конце 1940-х – начале 1950-х годов, когда началась борьба с «космополитизмом», был распущен Еврейский антифашистский комитет, организовано фальсифицированное «дело врачей». После смерти Сталина советское правительство продолжало пропагандировать необходимость борьбы с сионизмом как «одной из разновидностей империализма».
Особый «всплеск» антисемитских настроений пришелся на Кубани, впрочем, как и по всей стране, на 1990-е годы. В это время обостряются межнациональные отношения, оживают идеи национальной исключительности. В условиях социальной и политической нестабильности надежды обеспечить себе безопасность и благополучие связываются со стремлением избавиться от «чужих». И антисемитизм, наряду с другими проявлениями ксенофобии, остается одной из наиболее ярких форм выражения чувства враждебности к представителям иного культурного мира.
В частности, в массовом сознании населения региона широкое распространение получило объяснение политики расказачивания и репрессий против казаков в годы советской власти еврейским происхождением некоторых советских руководителей – Л.Д. Троцкого, Я.М. Свердлова и других. Эти выводы нашли отражение и в средствах массовой информации, в том числе, казачьих. Факты советской истории переплелись с традиционными предрассудками, согласно которым евреи представлялись паразитическим, внутренне сплоченным слоем, якобы эксплуатирующим «коренное» население России. В результате мифы, сложившиеся в прошлом, сливаются с современными мифологемами.
Парадоксально в данной связи то, что черты «врага» для кубанских казаков приобрело национальное меньшинство, в отличие от «басурман», не выступавшее в качестве их реального военного противника. Более того, многие казаки никогда не вступали в близкий контакт с евреями, а некоторые вообще не встречали их в своей жизни. Если население западных губерний страны имело основание подозревать евреев в особом «торговом духе», солидарности между собой и подозрительной замкнутости в силу существовавших для них запретов заниматься земледелием, демонстративной изолированности проживания, религиозных и культурных особенностей, то на Кубани само число евреев было крайне незначительно. Поэтому кубанский антисемитизм не без основания рассматривается как «антисемитизм без евреев» (Т.П. Хлынина), являющийся во многом следствием определенной государственной политики.
В значительной степени под влиянием политических событий эволюционировали и представления о немцах в массовом сознании населения Кубани. Первые попытки представить немца как военного противника относятся еще к эпохе Семилетней войны. Однако, вплоть до начала ХХ века немец оставался для большинства россиян скорее «чужим», нежели «враждебным». Причем в качестве объекта оценивания выступали, прежде всего, не жители Германии, а «русские немцы», проживавшие в России. По словам С.В. Оболенской, этот немец-сосед, «так и не выучившийся русскому языку, безбожно и смешно коверкает русские слова; он учен, а не знает чего-то самого простого; он, случается, кичится своей ученостью и превосходством… но его можно обвести вокруг пальца; он скуп, и это плохо, но вместе с тем он рачительный, аккуратный хозяин, и это, конечно, заслуживает уважения; он прилежный, умелый работник и мастер на все руки» (32). В образе немца выделялись такие качества как педантизм, аккуратность, верность долгу, любовь к матери и природе, бедность лексикона ругательных слов. В представлениях кубанских казаков немцы первоначально не воспринимались как серьезный противник. В памяти запечатлелось, что еще Наполеон «австрияков да немцев щелкал, как семечки» (33). В разгроме французских войск, в свою очередь, участвовали и казаки-черноморцы.
Черты враждебности образ немца приобрел в результате двух мировых войн, в которых главным противником России выступала Германия. С начала первой мировой войны пресса пыталась представить неприятеля в виде чудовища, дикаря, варвара. На Германию возлагалась ответственность за развязывание войны, подчеркивались систематические нарушения немцами законов и обычаев войны. Тем не менее, по воспоминаниям очевидцев, кубанские казаки на фронте вели себя по отношению к пленным немцам и австрийцам достаточно гуманно (34). Германские войска не представляли непосредственной угрозы Кубани, а значительная часть кубанских казаков сражалась на Кавказском фронте против традиционных «врагов»-«басурман» (турок). Поэтому немцы по-прежнему не воспринимались населением Кубани в качестве главного «врага».
С момента прихода к власти Гитлера и вплоть до заключения советско-германского пакта о ненападении в СССР усиленно формировался враждебный образ нациста. Газетные и журнальные статьи, фильмы и карикатуры рисовали фашистов как кровожадных зверей, что с одобрением воспринималось большинством граждан страны. В то же время в советском обществе предвоенных лет отсутствовали явные антинемецкие настроения. Стереотипом восприятия немца оставался «толстый, благодушный, обычно чуть забавный скупердяй, вечно с кружкой пива в руке, с женой, отличной хозяйкой, всегда возившейся на кухне и готовой угостить друзей» (35).
Начало войны не вызвало ни ненависти, ни страха, особенно у молодежи. При этом понятия «немцы» и «фашисты» различались в массовом сознании советского общества. По словам очевидцев, в начале войны «мы на фронте и в тылу не испытывали ненависти к германским солдатам» и рассчитывали на то, что немецкие рабочие и крестьяне поднимут восстание против фашизма (36). Действительность опровергла иллюзорные надежды на классовую солидарность трудящихся. Сообщения о зверствах немцев на оккупированной советской территории изменили отношение к ним. Захватчики приобрели черты жестокого, коварного и сильного «врага», чьи действия вызывали ненависть и страх со стороны многих советских граждан. В итоге понятия «немцы», «фашисты», «гитлеровцы» вскоре стали употребляться как синонимы.
Для многих жителей Кубани созданный пропагандой образ «врага» нашел подтверждение своим отрицательным качествам в личных столкновениях с оккупантами. Систематический террор, насилие и грабежи в захваченных районах Краснодарского края порождали негативное отношение к оккупантам, находившее отражение в различных формах сопротивления, а также в дальнейшей трансформации образа врага. В школьных сочинениях, написанных уже после освобождения территории края, захватчики выступают в качестве «звериных немецких солдат», «злых поработителей», желавших «сделать нас рабами» (37).
Свое отражение образ «врага» получил в различных фольклорных произведениях – песнях, пословицах, частушках. Так, например, в партизанских пословицах и поговорках, появившихся во время войны, захватчики нередко сравниваются со злыми, экзотичными животными (псом, волком, верблюдом), представителями нечистой силы как существами иного, запредельного пониманию мира (вампиром, чертом, сатаной). Нередко в них использовались и прямые ругательства (мошенник, бандит, пройдоха, подлец, пугало, урод). Остались в пословицах и упоминания о местах боев с противником: «Бежит с Кавказа фашистская зараза», «Фашисты бегут с Кубани как из чертовой бани», «Смерть фашистской дряни на реке Кубани» (38).
Осмысление событий принимает в фольклорных произведениях художественную форму. В песнях и плачах казаков-некрасовцев враг нередко сравнивается с образами, отражающими зло: «Идолище поганое», «антихрист», «Змей-Горыныч», «Змей-Тугаринин». Однако, масштабы насилия и ненависти на оккупированной территории даже превзошли эти эпические образы зла, казавшиеся на их фоне слишком бледными. Поэтому в песнях для усиления впечатления употреблялись выражения: «Будь ты трижды проклят, Гитлер!», «Будь ты тысячу трижды проклятый!» (39).
На оккупированной территории Кубани находились и войска союзников Германии, в частности, румынские и словацкие части. В составе войск вермахта сражались жители многих оккупированных стран Европы. Все они оставили свой след в памяти советского населения. Так, например, румыны запомнились, прежде всего, постоянными грабежами, мародерством и недисциплинированностью (40). Словаки, напротив, по воспоминаниям очевидцев, проявляли доброжелательность в отношении к местному населению. Из состава располагавшегося в Майкопе батальона аэродромного обслуживания «почти все словаки относились к населению хорошо, где-то помогали, а где-то и выручали» (41). Не случайно, что словацкие части были расформированы после отступления войск вермахта с Северного Кавказа. Но в целом, части союзников Германии отличались меньшей дисциплинированностью, чем сами немцы, среди них сильнее процветало мародерство. По рассказам жителей, немцы, строго относившиеся к несоблюдению приказов и воровству, все же «меньше обижали».
В итоге в народном сознании отразились различные образы оккупантов. Однако, образ «врага» стал ассоциироваться, прежде всего, с немцем, приобрел отчетливые этнические черты. В значительной степени этому способствовала советская пропаганда, прямо призывавшая «убить немца» (но не итальянца, венгра или японца). Население также осознавало, что война велась именно с «немцем» (с «фрицами»), немецкие войска действительно играли главную роль в противоборстве с Красной Армией.
В представлениях обо всех немцах как фашистах и оккупантах ряд исследователей видит истоки трагических эксцессов, имевших место при освобождении Советской Армией европейских стран. По словам офицера-фронтовика, впоследствии известного военного историка М.И. Семиряги, когда советские солдаты вступали на территорию Румынии, а позже – в Венгрию и Восточную Пруссию, «они были полны решимости отомстить оккупантам за причиненное ими горе и страдания» (42). Война привела к формированию устойчивых антинемецких представлений на Кубани, как и во всей стране, продолжавшихся сказываться и в последующее время. Еще долго после войны советские дети будут играть «в войну» против «немцев-фашистов».
Таким образом, в процессе взаимодействия народов вырабатываются достаточно устойчивые образы себя и других как представителей целостных, противоположных групп. «Мы» осознаем общность собственных интересов, «нам» близки и понятны чувства и настроения, разделяемые членами «нашей» группы. Напротив, представители «чужих» нам непонятны и, в силу этого, потенциально опасны. Это осознание отличий «своих» и «чужих», их устойчивый характер составляют сущность этнических стереотипов.
Стереотипы представляют собой упрощенные и эмоционально окрашенные представления, основанные на групповом опыте взаимодействия. Они выполняют важную социальную функцию, способствуя отбору и переработке поступающей информации. В существовании этнических стереотипов проявляется конформизм по отношению к членам своей группы и социальная агрессия по отношению к чужим общностям. Наличие определенных этнических стереотипов является непременным атрибутом развития этнического самосознания и свидетельствует о способности этноса выделять себя из состава других этнических общностей. Именно этнические стереотипы определяют готовность к межэтническому общению, его характер, пределы толерантности во взаимодействии разных народов.
Вследствие различных обстоятельств образы отдельных народов могут приобретать отрицательные черты, которые со временем порождают враждебное чувство по отношению к представителям данных общностей. При этом осознаваемая враждебность разных народов не всегда отражает реальный конфликт интересов или угрозу с их стороны. Негативные оценки «чужих», сложившиеся в прошлом, позволяют предполагать наличие у них враждебных замыслов и сегодня, провоцируя «нас» на ответную агрессию. Чувство враждебности в этнических стереотипах создает основания для развития межэтнических противоречий, а их устойчивость придает конфликтам перманентный, затяжной характер. Роль враждебных стереотипов возрастает в кризисные эпохи, когда резко увеличивается поток непривычной и потому кажущейся опасной информации.
ХХ век создал новые возможности для политического мифотворчества. В условиях широкого развития средств массовой информации формирование новых образов «врага» является одним из способов манипулирования массовым сознанием. Особенно опасными представляются данные тенденции в полиэтничных регионах, к каковым относится и Кубань. От того, насколько успешно удастся преодолеть враждебность во взаимных оценках представителей различных этнических общностей, во многом зависит стабильность в регионе не только в настоящем, но и в будущем.
Примечания:
1. Романько О.А. Формирование этнических стереотипов у детей (к постановке вопроса) // Традиционная культура и дети. Краснодар, 1994.С.41.
2. См.: Ерофеев Н.А. Англия и англичане глазами русских. 1825 – 1853 гг. М., 1982; Чугров С.В. Этнические стереотипы и их влияние на формирование общественного мнения // Мировая экономика и международные отношения. 1993. № 1; Щепетов К.П. Немцы – глазами русских. М., 1995; Россия и Европа в XIX – XX веках. Проблемы взаимовосприятия народов, социумов, культур. Сборник научных трудов. М., 1996 и др.
3. Лурье С.В. Историческая этнология. М., 1997. С.221-222.
4. Там же. С. 224-225.
5. 50/50. Опыт словаря нового мышления. М., 1989. С.25 – 26.
6. Народная память о казачестве. Запорожье, 1991. С. 41.
7. Там же. С.96.
8. Щербина Ф.А. История Кубанского казачьего войска. В 2-х тт. Репринтное воспроизведение. Екатеринодар, 1910. Т.1.С.474.
9. Гордеев А.А. История казаков. М., 1992. Часть 1.С.5.
10. Яковенко И.Г. Россия и Запад: диалектика взаимодействия // Россия и Европа в XIX – XX веках. Проблемы взаимовосприятия народов, социумов, культур. С.15.
11. Телепень С.В. Восстание 1794 – 1795 гг. в Речи Посполитой и участие в его подавлении черноморских казачьих полков // Кубанское казачество: три века исторического пути. Материалы международной научно-практической конференции. Краснодар, 1996. С.248.
12. См.: Алмазов Б. Казачьи сказки. СПб., 1996. С.29.
13. «Лях» и «москаль»: взаимные стереотипы поляков и русских // Новая литература по культурологии. Дайджест II. М.,1995. С.122.
14. Матвеев О.В. Архаичный пласт устной истории линейного казачества Кубани (по материалам фольклорно-этнографической экспедиции ЦНКК 1996 – 97 гг. в Тихорецкий, Отрадненский и Курганинский районы Краснодарского края) // Итоги фальклорно-этнографических исследований этнических культур Кубани за 1996 год. Материалы научно-практической конференции (Дикаревские чтения 3). Краснодар, 1997. С.12 – 13.
15. Щербина Ф.А. История Кубанского казачьего войска. Екатеринодар, 1913.Т.II.С.1.
16. Там же. С.825 – 827.
17. Потто В.А. Кавказская война: В 5 тт. Ставрополь, 1994. Т.1. С древнейших времен до Ермолова. С.545.
18. Щербина Ф.А. История Кубанского казачьего войска. Т.1. С.611.
19. Смирнова Я.С. Семья и семейный быт // Культура и быт народов Северного Кавказа. М.,1968. С.239.
20. Меретуков М.А. Межнациональный брак как форма проявления межнациональных отношений // Северный Кавказ: национальные отношения (историография, проблемы). Майкоп,1992. С.229.
21. Дубнов С.М. Краткая история евреев. М.,1996. С.406-410.
22. Новая литература по культурологии. Дайджест II. С.144.
23. Певнев А.П. Кубанские казаки. Пособие по истории для учащихся школ, гимназий, лицеев Краснодарского края. Краснодар,1995. С.15.
24. Там же. С.9,11.
25. Иловайский Д.И. Очерки отечественной истории. М.,1995. С.259-260.
26. Хлынина Т.П. Ментальное измерение истории: возможности использования судебно-следственных материалов // Менталитет и политическое развитие России. М.,1996. С.114-115.
27. См.:Кринко Е.Ф. «Образ врага» в массовом сознании советского общества (1920 - 1940-е гг.) // Неделя науки МГТИ. Материалы научно-практической конференции. Майкоп,1997. Выпуск 2. С.27-28.
28. Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории. Ф.17. Оп.8. Д.131. Лл.75-76.
29. См.: Гроссман В. Жизнь и судьба. М.,1988. С.74-76.
30. Ярославский И.Б. Антисемитизм в России. Прошлое? Настоящее? // Межнациональные отношения в России и СНГ. Семинар Московского Центра Карнеги. Выпуск 2: доклады 1994-1995 гг. М.,1995. С.199.
31. Столберг Е.М. Биробиджан: несбывшаяся мечта об еврейской родине // Диаспоры.1999. №1. С.150.
32. Оболенская С.В. Образ немца в русской народной культуре XVIII-XIX вв. // Одиссей.1991. М.,1991. С.181.
33. Алмазов Б. Казачьи сказки. СПб.,1996. С.119.
34. См.:Сенявская Е.С. Человек на войне. Историко-психологические очерки. М.,1997. С.41.
35. Москва военная 1941 – 1945. Мемуары и архивные документы. М.,1995. С.382.
36. Семиряга М.И. Русские в Берлине. 1945 год // Международная жизнь,1994. №5. С.89.
37. Государственный архив Краснодарского края. Ф.Р.-807. Оп.1. Д.14. Лл.3,8,12 и др.
38. Партизанские пословицы и поговорки. Курск, 1958. С.194.
39. Песни и сказки. Фольклор казаков-некрасовцев о Великой Отечественной войне. Ростов-на-Дону,1947. С.14.
40. Личный фонд автора. Записано со слов В.И.Шиловой, Л.В.Есипенко в поселке Краснооктябрьском Майкопского района 7 июля 1994г.
41. Берненко Ю. Тяжкий сон остался позади // Майкопские новости,1993. 19 января.
42. Семиряга М.И. Указ.соч. С.91.
Вопросы казачьей истории и культуры. Вып. 1. Майкоп: «Качество», 2002.