... казачий монархизм никогда не был однородным явлением и постоянно изменялся.
И.Ю. Васильев, научный сотрудник
Научно-исследовательского центра традиционной культуры
ГНТУ «Кубанский казачий хор»
В настоящее время проблема казачьего монархизма остается дискуссионной.
Исследователи, изучающие раннюю историю казачества, отмечают глубокое уважение «степных рыцарей» к верховной власти[1]. Свои победы казаки объясняли «царским счастьем». Считалось, что монарх может обеспечить членам социума душевный комфорт и исполнение заветных желаний. Такое отношение к нему сочеталось со стремлением к возможно более полному самоуправлению и народовластию[2]. Очень часто особа монарха в сознании казаков отделялась от существующей государственной системы. Она представлялась воплощением абстрактной благой силы, мало связанной с реальным сувереном. При этом государственность могла осмысляться как враждебная сила, с которой можно и нужно бороться[3]. Почитаемого монарха казаки предпочитали «держать на расстоянии». Для того, чтобы понять истоки такого отношения казаков к монархии, надо обратиться к глубокой древности. И вот почему. Когда казаки ушли за пределы государственных образований, они получили возможность организовывать свою жизнь в соответствии со своими идеалами. А идеалы средневековый человек черпал в прошлом. Архаизации мировоззрения способствовали и суровые условия жизни. В соответствии с традиционными представлениями монарх есть посредник между обществом и высшими силами. Эти силы наделяют его мистической харизмой[4]. Монарх становится средоточием сакральной энергии, которая питает социум, то есть своего рода земным божеством. Поэтому его особа была священной. Однако считалось, что действие сакральных сил в мире людей должно было быть строго ограничено. Их чрезмерная активность могла быть разрушительной. Поэтому деятельность древнего монарха была строжайше регламентирована традицией. Тем более, он не мог покушаться на существующее социальное устройство, которое считалось священным[5].
Проявление таких воззрений на природу монархии просматриваются и у восточных славян эпохи развитого Средневековья. Так, в акте помазания на царство русский монарх уподоблялся Христу.[6] Сопоставление царя с Богом характерно и для традиционного мировоззрения русских периода наибольшей политической активности вольного казачества[7]. Идеи о необходимом ограничении высшей власти нашли свое выражение в негативном отношении к представителям этой власти, осуществляющим конкретные действия[8]. Особенно, если эти действия идут в разрез с традициями или приносят ущерб населению.
Здесь мы вплотную подходим к другой составляющей раннего казачьего монархизма - представлению о «вольности» службы суверену. То есть, отношение казачества к последнему рассматривалось не как безусловное подчинение, а как взаимовыгодные отношения на определенных условиях. Выполнение этих условий было священной обязанностью для обеих сторон. Такие отношения в рамках воинской среды характерны для феодализма[9]. Казаки «вольного» периода считали себя вправе служить тому государю, который им больше «люб», который будет их «жаловать»[10]. На этих же принципах базировались и отношения земских восточнославянских общин (например, новгородской) с князьями. Во многом именно такими взглядами на природу своего служения определялось поведение запорожских казаков в середине XVII - начале XVIII веков. Будучи возмущенны чрезмерными притязаниями польских властей, они перешли на сторону России. Опасаясь усиления государственного контроля при Петре I, они приняли участие в мазепинском движении и ушли в Турцию. В 1733 году они возвратились в пределы Российской Империи.
Однако история не стояла на месте. Казачество все больше подпадало под влияние русского государства. К концу XVII века в России оформилась государственно-монархическая идеология абсолютизма[11]. В соответствии с ней служба государю стала безусловной обязанностью. Монархизм стал неотделим от абсолютной лояльности по отношению к государству и действующим законам. В течение XVIII века казачество усваивало новые идеалы[12]. Прежде всего их носителями становились представители казачьих верхов. Приобретая четко закрепленные привилегии и права, они во многом усвоили мировоззрение русского дворянства[13], особенно его военную составляющую. Безусловный монархизм - невозможность представить свою жизнь без службы русскому царю, были характерны для многих казачьих офицеров даже в начале XX века. «Не сомневаюсь, что тогда большинство из нас оставались монархистами. Вообще же, революционный строй даже с февраля 1917 года к нам не пристал» - писал Ф. Елисеев[14]. Однако и для всего Кубанского казачества безусловная преданность и любовь к российскому императору стали необходимым атрибутом казачьего статуса[15]. Абсолютистские идеалы были распространены и среди рядовых казаков. «На тэ козак народывся, шоб Богу и царю сгодывся» - гласит кубанская поговорка[16]. «Казаки не представляли, как можно жить без царя» - вспоминал Н. Свидин[17]. Государственнические настроения, уважение к сильной власти усиливались у казаков во время войны. Отношение казаков- конвойцев к революционным агитаторам во время Первой Мировой войны: «Мы предложили им убраться. Мы были лейб-гвардия императора…[18]». Дисциплинированность, верность присяге были характерны и для обычных казачьих частей. А.Г. Шкуро отмечал способность к самоорганизации и сознательное подчинение командованию, которые проявили казаки, служившие на юго-западном фронте и в Персии[19]. Возможно, речь идет о переносе на государственные институты отношения к старшине, авторитет которой всегда повышался во время похода.
В то же время эта этатистская идеология способствовала отождествлению персоны монарха и государственного аппарата. Император к концу XIX - началу XX века государь частично потерял ореол сакральности. В глазах некоторых казаков он стал «главным чиновником государства». «Он никакого порядка не делает» - жаловался один из кубанцев на последнего российского самодержца. В 1906 году писарь Д.Н. Миронов из станицы Бесленеевской утверждал, что царь слабоумен и не может осуществлять управление государством[20]. Государя уже считают ответственным за непродуманные внешнеполитические инициативы правительства. «Раз завыв сам войну, сам нехай и кончае» - отозвался казак Г. Затона об императоре и его роли в Русско-японской войне[21]. Таким образом, деловые качества государя становились важнее сакральной харизмы. У некоторых кубанцев появилось неприятие и самой монархии. «Не надо нам царя. Надо выбрать его так, как выбирают в других государствах» - высказывался казак станицы Отрадной Ф. Подлужный в 1906 г[22].
В период волнений 1905 - 1906 гг. имели место и эксцессы монархического характера. Так, командир казачьего охранного отряда на станции Кавказская есаул Дьяченко заявил, что не считает манифест 17 октября ограничивающим самодержавие. Потом он заставил пассажиров, находящихся в зале ожидания, встать и петь гимн. Не желающим этого делать он угрожал расправой[23].
Но при всём этом фундаментом для государственного патриотизма продолжал служить традиционный сакральный монархизм. Он придавал государственному монархизму прочность и эмоциональную глубину. «Его (царя - О.М.) чуть ли не Господом считали, верно служили ему исключительно» - вспоминал Н.Г. Бородачев, сторожил станицы Сторожевой[24]. «Это был Бог для них. Для них был Бог. Все давал» - говорил П.Д. Беспалов из станицы Тверской[25]. Сакральный монархизм наиболее полно сохранился среди рядовых казаков. В частности для их мировоззрения было характерно разделение государя и правительственного аппарата. Последний считался коллективным виновником всех бед, злокозненным нарушителем благой высочайшей воли. Ф.А. Щербина поместил в своих воспоминаниях высказывания простой казачки по поводу передачи части войсковой земли в частную собственность офицеров: «Як же це воно вийшло?... Хиба царя не було дома?...Царь щего не зробе, бо вин помазанник Божий…[26]»То, что рядовые казаки считают чиновных притеснителей также врагами царя отмечает видный дореволюционный этнограф М. Дикарев[27]. Суть сакрального монархизма в восприятии простых казаков можно выразить такими словами: «Де же я про царя од родного батька та матери чула i так гарно на души було, коли думаешь що на свiтi е царь, помазанник Божий, который по правде живее I правду для людей береже[28]». Наиболее яркие проявления сакрального монархизма того периода нашли воплощение в обычае отмечать события из жизни царствующего дома актами религиозной деятельности. В 1889 году казаки станицы Старощербиновской решили отмечать память чудесного спасения царской семьи во время крушения поезда на станции Борки чтением акафиста Пресвятой Богородице на каждом вечернем богослужении[29].
Чтобы оправдать деятельность государственного аппарата его распоряжения оформлялись в виде личных распоряжений императора. Например, в 1818 году командиру 7-го конного полка черноморского казачьего войска есаулу Гавришу был направлен "Указ Его Императорского Величества Самодержца Всероссийского" с требованием прислать точные сведения о наличии в полку офицеров-пьяниц[30].
Народный взгляд на монарха в той или иной степени характерен и для казачьей старшины. Так М.И. Недбаевский слышал от отца рассказы о том, как приближенные русских царей настраивали их против казачества. Поэтому они, по мнению отца, и пошли на ограничение казачьих вольностей [31].
Представления о сакральности царской власти использовала и официальная идеология. Например, во время визита императора Александра III и наследника Николая Александровича на Кубань был проведен торжественный молебен, во время которого император и наследник находились посреди войскового круга, в окружении знамен и регалий. Императору была временно вручена булава[32]. Этот обряд символизировал обновления союза казачества с Богом и его помазанником - государем. Войско соприкоснулось с благодатной сакральной энергией, воплощенной в царе. В этом же ключе целесообразно рассматривать принятие Николаем II должности верховного главнокомандующего в 1915 году. Присутствие государя в армии должно было вернуть ей веру в поддержку высших сил и конечную победу[33].
Пассивное, соглашательское отношение казаков к Февральской революции было обусловлено тем, что она была практически санкционирована отречением Николая II. А воля императора считалась неоспоримой.
Продолжали сохраняться и некоторые элементы традиции феодальной службы царю (хотя далеко не в той степени как сакральный монархизм). Казаки почитали себя свободными, «вольными и неподатными» людьми. Государи считали необходимым делать казакам подарки, часто наделенные большой символистской значимостью. Можно отметить хлеб-соль, которые императрица Екатерина II пожаловала Черноморскому войску в 1793 году[34]. Большое значение для казаков-конвойцев имело собственноручное вручение императором рождественских подарков. «Обычно это были вещи из серебра… стоимостью по 10-15 рублей, но для нас они имели величайшую ценность» - вспоминал Т. Ящик[35]. Такие дары символизировали личную связь казака и всего войска с царем. Они давали воинам чувство особой близости к монарху, сознание своей избранности и ответственности. Скорее всего, эта традиция была отголоском дружинного быта Киевской Руси[36]. Именно поэтому конвойцы были необычайно важны для поддержания единения государя и войска в целом. «Почему самой почетной для казаков была служба в конвое - личной охране царя? Да потому, что вся жизнь царской семьи была у них перед глазами. Конвойцы постоянно были с царём и его семьёй... Они имел верное представление о нём самом - помазаннике Божием и его окружении....»[37]. Желая укрепить во вновь созданном Кубанском казачьем войске почитание монарха, Александр II передал для него свою черкеску. Впоследствии она хранилась вмести с войсковыми регалиями – знамёнами, жалованными грамотами и т. д.[38]. Этот император стремился наградить кубанцев за победу в Кавказской войне и символически смягчить для казаков последствия проводимых реформ. Поэтому царствование Александра II стало рекордным по количеству пожалованных казакам регалий[39].
Примечательно, что уже XIX в. отношение казаков к царю оставалось отчасти семейственно-фамильярным[40]. Эта особенность казачьего монархизма наиболее полно представлена в фольклоре. «Как поехал царь Лександра / Свою армию смотреть. / Обещался царь Лександра / К Рождеству домой прибыть. / Уже празднички проходят, / Александра дома нет. / Его маменька родная / День и ночку не спала. / А жена - то молодая / Стосковалася по нем / - Ой, я выйду на ту гору / Да котора выше всех / Ой, я гляну в ту сторонку,/ И где то армия стоит.»- пелось в одной из песен[41]. Казаки явно считали царя «своим», смело сближая быт царской семьи с казачьим бытом. Феодальными представлениями об обязанности монарха «жаловать» своих слуг иногда заставляли казаков его критиковать. Например, некоторые казаки жаловались на то, что Александр III при восшествии на престол не прибавил им земли[42].
Итак, казачий монархизм никогда не был однородным явлением и постоянно изменялся. Первоначально он был сочетанием идей сакральности монарха с идеалами свободной феодальной службы. Впоследствии, в XVIII – начале XX в., на первое место, особенно в мировоззрении казачьих верхов, вышел монархический этатизм, что сопровождалось ростом влияния государственного аппарата. И в период господства этатизма сохранились и представления о сакральности государя. Во многом они служили оправданием и объяснением первого. Мировоззрение свободного воина феодальной эпохи сохранялось вплоть до революции 1917 года в отдельных проявлениях. Это, прежде всего, особое отношение казака к свободе, идея близости к престолу. Однако на рубеже XIX – XX вв. государь в представлениях казаков уже стал превращаться в верховного чиновника, ответственного за трудности и неудачи в государстве. Стали раздаваться голоса в пользу замены монарха выборным должностным лицом.
1) Лескинен М.В. Мифы и образы сарматизма. М., 2002. С. 143.
2) Яворницкий Д.И. История Запорожского казачества. Киев, 1990. Т. 1. С. 149 – 150
3) Короленко В.Г. У казаков. Челябинск, 1984. С. 84.
4)Ле Гофф Ж. Людовик IX Святой. М., 2001. С. 622 – 623.
5)Фрейзер Дж. Дж. Золотая ветвь. М., 1980. С. 194 – 195.
6)Успенский Б.А. Царь и император. Помазание на царство и семантика монаршьих титулов. М., 2000. С. 29.
7)Лукин П.В. Народные представления о государственной власти в России XVII века. М., 2000. С. 30,37.
8) Чистов В.К. Русские народные социально-утопические легенды. М., 1966. С. 29.
9)Назаров В.Н. Нереализованная возможность: существовало ли рыцарство на Руси в XIII – XV веках // Одиссей. Человек в истории. М., 2004. С. 121.
10) Сень Д. «У какого царя живём, тому и служим» // Родина. 2004. №5. С. 74.
11) Лукин П.В. Указ. соч. С. 49.
12)Королёв Н.В. «На Дону нет царя». О так называемом казачьем монархизме // De Die in Diem. Памяти А.П. Пронштейна. 1919 – 1998. Ростов н/Д, 2002. С. 253.
13) Щербина Ф.А. История Кубанского казачьего войска. Краснодар, 1992. Т.1.С. 576.
14) Елисеев Ф. Последние дни // Родная Кубань. Краснодар, 2001. №2. С. 105.
15) Орлов П.П. Ответ члену Государственной Думы К.Н. Бардижу на его статью «Казачество и его экономическая жизнь» // Орлов П.П. Сборник рассказов и статей.Екатеринодар,1911. С. 186.
16) Цит.по: Матвеев О.В. «Пристав от Бога» // Герои и войны в исторической памяти кубанских казаков. Краснодар, 2003. С. 172.
17) Свидин Н. Тайна казачьего офицера. Краснодар, 2002. С. 12.
18) Ящик Т. От царского двора до Вольбю // Родная Кубань. Краснодар, 2000. №3. С. 89.
19) Шкуро А.Г. Записки белого партизана. Краснодар, 1996. С. 17 – 19.
20) ГАКК. Ф. 584. Оп. 1. Д. 148. Л. 2об.; Ф. 583. Оп. 1. Д. 585. Л. 20об.
21) ГАКК. Ф. 583. Оп. 1. Д. 120. Л. 2.
22) ГАКК. Ф. 583. Оп. 1. Д. 515. Л. 8.
23) ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 8929. Л. 2.
24) Цит. по: Матвеев О.В. «Пристав от Бога» // Герои и войны в исторической памяти кубанских казаков. Краснодар, 2003. С. 170.
25) Цит. по: Там же. С. 170.
26) ГАКК. Ф. 764. Оп. 1. Д. 97. Л. 33.
27) Дикарiв М. Народна гутiрка з поводу коронациi 1896 року // Етнографiчний збiрник. Львiв, 1898. Т. 5. С. 5 – 6.
28) ГАКК. Ф. 764. Оп. 1. Д. 97. Л. 34.
29) Высочайшая благодарность // Ставропольские епархиальные ведомости. 1887. №13. С. 222
30) ГАКК. Ф. 299. Оп.1. Д.16. Л. 20.
31) ГАКК. Ф. 670. Оп. 1. Д. 67. Л. 8.
32) ГАКК. Ф. 670. Оп. 1. Д. 5. Л. 242об – 243.
33) Матвеев О.В. «Пристав от Бога» // Герои и войны в исторической памяти кубанских казаков. Краснодар, 2003. С. 176.
34) Бондарь Н.И. Символика царского дара // Алексеевские чтения. Краснодар, 2004. С. 34.
35) Ящик Т. Указ. соч. С. 83.
36) Бондарь Н.И. Символика царского дара // Алексеевские чтения. Краснодар, 2004. С. 34.
37) Цит. по: Матвеев О.В. «Все станичники на него смотрели с восторгом…» Георгиевские кавалеры, конвойцы и пластуны // Станица. 2005. №2. С. 18 - 20.
38) Науменко В.Е. Регалии кубанского казачества / В.Е. Науменко, Б.Е. Фролов. Краснодар, 2001. С. 75.
39) Там же. С. 34.
40) Королёв Н.В. «На Дону нет царя». О так называемом казачьем монархизме // De Die in Diem. Памяти А.П. Пронштейна. 1919 – 1998. Ростов н/Д, 2002. С. 255.
41) Бигдай А.Д. Песни кубанских казаков. Краснодар, 1995. Т. 2. С. 59.
42) ГАКК. Ф. 584. Оп.1. Д. 148. Л. 2 – 2об.
Опубликовано;
«И божья благодать сошла…»: IV международные Дворянские чтения. Краснодар: Изд. – во ГУП «Кубанькино». 2008. С. 146 – 150. (0, 2. п. л.)