Вот уже два десятка лет возникают все новые и новые попытки придать казачеству оригинальную трактовку. К сожалению, в большинстве случаев всё достоинство этих новых определений и осмыслений заключается лишь в их оригинальности. Смысл большинства споров вокруг казаков сводится к определению их исторической роли и места в российской действительности. При определении же места и роли казачества дискуссия сводится к двум главным вопросам: происхождение казаков и этнический статус казачества. Будущее же казачества видится спорщикам, как правило, крайне туманно.
А.В. Сопов, кандидат исторических наук,
доцент кафедры истории и права
Майкопского государственного технологического университета
Казачество всегда привлекало своей самобытностью. Это явление воспринимается как сугубо уникальное, чисто российское. Уникальность эта – основа привлекательности для творческих натур, которые черпают в образе казачества вдохновение. Но вместе с тем, в спорах о роли и месте казачества постоянно упускается момент типичности. Казачество – в большой мере явление типичное. Это своеобразная реакция приспособления социума к экстремальной окружающей среде. Нечто общее с казачеством мы наблюдаем в общинах сербских граничар, балканских и карпатских гайдуков и гайдамаков и даже в среде покорителей американского Дикого Запада (при несравненно большей доле индивидуализма). Таким образом, уникальность казачьей формы выживания проявляется лишь в сравнении с обыденной жизнью абсолютного большинства населения.
Вот уже два десятка лет возникают все новые и новые попытки придать казачеству оригинальную трактовку. К сожалению, в большинстве случаев всё достоинство этих новых определений и осмыслений заключается лишь в их оригинальности [1] . Смысл большинства споров вокруг казаков сводится к определению их исторической роли и места в российской действительности. При определении же места и роли казачества дискуссия сводится к двум главным вопросам: происхождение казаков и этнический статус казачества. Будущее же казачества видится спорщикам, как правило, крайне туманно.
Весь багаж сведений среднего русского интеллигента о казаках заключается, в лучшем случае, в осведомленности о завоевании Сибири Ермаком, о бунтах Разина и Пугачева, о роли казаков атамана Платова в Отечественной войне 1812 г. и о Запорожской Сечи. Учитывая всепобеждающий рост невежества, «интеллект» среднего россиянина не нагружен даже этим. Существование каких-либо других казаков воспринимается в неказачьих регионах с изумлением, тогда как в менталитете многих иностранцев казак с его песней, джигитовкой, пляской олицетворяет русского человека [2].
Правительственная политика в отношении казачества обычно была реакцией правящих кругов на деятельность казаков во внутри- и внешнеполитической сферах, затрагивающих интересы России. Казачий вопрос возникал обычно в периоды внутренних неудач и политических потрясений и замирал в годы мирной, спокойной жизни. Казаками пользовались как специальной военно-полицейской силой и забывали о них в моменты проведения реформ. Русская либеральная интеллигенция, западнически настроенная, мало интересовалась казаками и даже, как будто бы, их стыдилась. Радикальные же преобразователи всей русской жизни совершенно не считались с чьей-либо самобытностью и с революционной беспощадностью избавлялись от неё, подчас вместе с носителями этого своеобразия.
В литературе, посвященной казачеству, нет однозначного ответа на вопрос, как соотносятся современные казаки с русским этносом и этническими и социальными группами, существующими в современном обществе. Действительно, они парадоксально сочетают в себе и этнические, и социальные характеристики, но не являются моноэтничными. Есть казаки-русские и казаки-калмыки, казаки-башкиры и казаки-осетины, казаки-татары и казаки-армяне и т.д. Поэтому декларируемая особая этничность не приводит к всеобщему требованию отдельного национального казачьего государства. И мне, и многим другим авторам уже приходилось писать, что казаки сочетают в себе как этнические, так и сословные черты; невозможно механически отрывать одно от другого [3]. Казачество следует рассматривать как военное сообщество – полиэтническую социальную общность, сформировавшуюся в приграничной территории – фронтире, отличительной особенностью которой является военное ремесло как основное занятие.
В последнее время появились работы о казачестве как едином феномене. Однако, на наш взгляд, такая трактовка не вполне правомерна. Проведенная типологизация (классификация) различных групп казаков демонстрирует, что казачество как особая социально-историческая общность не укладывается и в эту стратегию.
По версии историков Кубанской казачьей академии, казачество это: во-первых, культурно-историческая общность, народ; во-вторых, служилое сословие, формируемое тем или иным правительством для своих целей; в-третьих, административно-территориальное образование, экономическая общность всех народов и сословий, проживающих на казачьих землях.
С нашей точки зрения, опираясь на все известные источники, казаков можно классифицировать по следующим группам:
1. Вольные казаки – первое упоминание в 1380 г., согласно летописи Донского монастыря, донцы участвовали в Куликовской битве. Согласно Гребенской, Антониевой летописям и преданиям, казаки Донского городка, что был повыше станицы Казанской, преподнесли великому князю Дмитрию перед Куликовской битвой образ Донской Божией матери. Казаки городков Гребни и Сиротина – образ Гребневской Божией матери и участвовали в битве.
2. Служилые казаки являлись частью государевых людей. Они верстались из различных сословий. Исторические предшественники – черные клобуки. Служилые казаки делились на городовых, сторожевых, поместных, реестровых (украинские) и др.
3. Воровские казаки. Шайки степных разбойников. Сами выбирали своих атаманов (С. Разин, Е. Пугачев и др.).
4. «Вольное» казачество Смутного времени. Его выделяет историк А. Станиславский [4]. Они орудовали, чуть ли, не по всей России, в их составе преобладали недавние холопы, крестьяне, бедные дворяне. Служили то законной власти, то самозванцам. Боролись с дворянами за власть в разоренной стране. В отличие от предыдущих групп, базой их формирования были не долины рек Северного Причерноморья, Северного Кавказа и Приазовья, а южные и западные районы самой России, охваченной гражданской войной.
С XVI в. известно о существовании групп служилых людей тюркского происхождения на крымско-турецкой службе. Их называли перекопскими или азовскими казаками [5]. С этого же времени казаки начинают постоянно использоваться в качестве иррегулярных войск в русской армии, занимая левое крыло в каждом крупном воинском соединении. Иррегулярные казачьи части имели собственное командование: голов, атаманов, сотников – и обычно использовались при наступлении. В первых сведениях о казаках упоминаются севрюки и разбойники-русь (в 1549 г. – в жалобе ногайских мурз Ивану IV). В источниках того времени встречаются также казаки: курмышские, темниковские, шацкие, пронские, алаторские, воронежские. Их положение и происхождение до конца неизвестно, но предположительно, различно.
У историков, занимавшихся проблемами происхождения донских казаков, в течение долгого времени пользовалась популярностью версия о том, что в XV – начале XVI в. некие рязанские казаки, они же мещерские казаки и они же городецкие казаки, сыграли весьма важную роль в русской колонизации Среднего и Нижнего Подонья, а также в создании донского казачества. Эту мысль высказал еще В.Н. Татищев [6], в законченном виде изложил С.М. Соловьев [7] и затем повторяли многие вплоть до недавнего времени [8].
Рязанские казаки, мещерские казаки и городецкие казаки – это три совершенно различные группы населения, из которых ни одна не имела прямого отношения к истории донского казачества. Их отождествление между собой и с донскими казаками произошло потому, что историки понимали термин «казак» однозначно, в то время как на самом деле в XV – XVI вв. термин имел несколько существенно различных значений.
Во-первых, казаками назывались профессиональные конные воины, приспособленные к действиям в степных условиях, лично свободные, обычно состоявшие в разбойничьих шайках или нанимавшиеся на пограничную военную службу к государствам, граничившим со степной зоной. По-видимому, они не имели ни хозяйства, ни сколько-нибудь постоянного местожительства и не создали никаких более организованных групп, чем разбойничьи шайки. Такие казаки были наиболее многочисленны в первой половине ХVI в. на территории бывшей Большой Орды западнее Волги (восточнее Волги территории заняли заволжские ногайцы). Политический вакуум, существовавший там в течение первой половины XVI в. после разгрома войска Шейх-Ахмеда, был весьма удобен для развития паразитического бродяжничества и разбойничества. Заметим только, что политический вакуум не означал вакуума демографического, наоборот, существование разбойничавших казаков показывает, что было там и какое-то трудящееся население, за счет которого эти разбойники кормились, путем ли грабежа или эксплуатации этого населения, ибо одним грабежом купеческих и посольских караванов кормиться невозможно. Кстати, и предшествующее двадцатилетнее существование войска «Ахматовых детей» на этой территории тоже свидетельствует о том, что она была не пуста.
Во-вторых, в этот же период или несколько раньше появились и совсем другие казаки – разновидность регулярных войск в пограничных со степью крепостях соседних государств. В Московском государстве такие казаки в дальнейшем до конца XVII в. имелись в составе «служилых людей» наряду с другими группами (стрельцами и др.). Их называли обычно городовыми казаками, иногда полковыми казаками. Таковы были и все украинские казаки, кроме запорожских, и казаки на турецко-крымской службе – перекопские, азовские. Ниже мы будем условно называть всех таких казаков служилыми казаками в отличие от описанных выше неорганизованных казаков – разбойников и наемников. Служилые казаки набирались большей частью из населения тех стран, которым служили, наделялись землей на общих основаниях с другими категориями профессиональных воинов, имели постоянное местожительство и хозяйство. Неизвестно, почему две столь различные группы населения получили одно и то же название, скорее всего это произошло случайно, может быть, вследствие переходов отдельных лиц из одной группы в другую или даже просто из-за внешнего сходства в одежде, оружии и т.д.
В середине XVI в. название «казаки» было присвоено еще одной категории населения, которая существовала и раньше, но казаками не называлась. Это были группы населения разнообразного этнического состава за пределами официальных границ Московского и Польско-Литовского государств, имевшие развитое сельское хозяйство (хотя не всегда земледельческое) и специфический территориально-общинный строй без феодалов, с демократическим самоуправлением и сильной военной организацией. Из таких групп, не имевших ничего общего ни с неорганизованными, ни со служилыми казаками, образовались известные объединения запорожских, донских и других казаков, которые в литературе по сей день именуются просто казаками, без дополнительных эпитетов, или иногда называются вольными казаками. Это не единственный случай появления подобных казаков задолго до появления термина «казак», например, таковы были и известные севрюки на Украине, впоследствии не сохранившие своей автономии и превратившиеся в крестьян.
Документы XVII-XVIII вв. фиксируют деление казаков на: старых и молодых, старожилых (природных, коренных) и новопришлых. А также на низовских и верховых (выше Голубинского городка). Упоминаются также знатные (значные) и лучшие (лутчие) казаки, домовитые и жалованные.
К началу XVIII в. уже довольно четко прослеживаются такие категории казаков как:
– рядовые казаки;
– станичные атаманы и старшины;
– войсковые атаманы и старшины.
Наиболее полно картину социальной стратификации населения казачьих областей можно описать на примере Дона.
«...Складывание (донской казачьей – А.С.) общности шло параллельно в нескольких направлениях, – пишет Р.Г. Тикиджьян, – во-первых, как сословие с четко регламентированной системой привилегий и повинностей. Во-вторых, как муниципия, огромная самоуправляющаяся община. В-третьих, как особая социально-экономическая группа с более поздним переходом от скотоводства к земледелию (в результате запретов и др. особенностей), большой долей промыслов в общей системе хозяйствования. В-четвертых, «род оружия» [9], входя в кавалерийские дивизии четвертыми полками (наряду с драгунами, гусарами и уланами)» [10].
Уже в начале XVII в. появляется группа донских, «базовых» (своих) татар, представителей тюркоязычных этносов, исповедовавших ислам. К середине XVIII в. после длительного военно-политического и культурного взаимодействия закрепляются права казачества за «базовыми» донскими калмыками, исповедовавшими ламаизм. При постоянных контактах с казаками названные группы не ассимилирова-лись и сохранились вплоть до начала XX в. Часть из них неминуемо принимала христианство и вливалась в численно и политически преобладавшую славяно-русскую группу казачества. Со временем этот процесс привел к складыванию в среде донских казаков метисной прослойки, обозначавшейся в источниках XVII – XVIII вв. терминами «тума» и «болдырь».
Что касается этнического состава казачьих войск, то вот что по этому поводу пишет Б.Е. Фролов [11]: «Разрешение принимать в казаки всех желающих свободных людей меняет облик войска. В него устремились элементы, представляющие различные сословные группы русского общества. Поступали в Черноморское войско: беспоместные или мелкопоместные украинские дворяне, торговцы, реестровые казаки Левобережья, гетманские и малороссийские казаки, донские и чугуевские» [12].
Немало среди черноморских казаков встречается вышедших с «польской службы жолнер», отставных солдат и офицеров русской армии. В списке казаков часто встречаются «казенного ведомства поселяне», люди «мужицкого звания» и «неизвестно какого звания». Большое количество беглых из разных областей России крепостных крестьян, дезертиров и преступников» [13]. Зачисляются «сверху» работники из Малой России и Польши [14].
Эту мысль можно дополнить словами Ф.А. Щербины по поводу образования Черноморского казачьего войска: «В собранное разноплеменное войско вошли великорусы, поляки, литовцы, молдаване, татары, греки, немцы, евреи, болгары, сербы, албанцы, белорусы, черкесы» [15].
Факты явно подтверждают его высказывание: «Черкесский владетель Мурадин Оуглы, сделался черноморским казаком» [16]. «В феврале 1793 г. выразил желание продолжить службу в войске Черноморском бывший запорожский казак куреня Ведмедовского «Степан Моисеев сын Заводовский», родившийся в «турецком городе Хотене в законе еврейском» [17]. В высших эшелонах черноморской старшины мы встречаем выходца из польской шляхты войскового старшину Подлесецкого. Войсковой полковник А. Высочин – русский, а другой войсковой полковник И. Юзбаша – татарин.
Примечательна история хорошо известной черноморской семьи Бурносов. Основатель рода Петр Бурнос (имя которого выбито вторым на мраморной доске георгиевских кавалеров ККВ) – поляк Пинчинский. В начале XIX в. он усыновил абадзехского мальчика. Родной сын Петра Бурноса Корней взял в семью еврейского мальчика. Спустя несколько десятилетий, приемный сын Петра Бурноса писал: «Василь Корнеевич Бурнос – поляк, я – черкес, Старовеличковский Бурнос – еврей» [18].
Ю. Аверьянов и А. Воронов различают русское казачество как этносословную группу русских и российское казачество, которое составляют этносословные группы своих народов: калмыки, буряты, татары, эвенки и др. Современное состояние казачества они определяют как субэтническую общность русского и украинского народов.
Российские казаки в XVIII – начале XX вв. представляли собой особое военное сословие (состояние), образованное государственной властью из представителей вольных казачьих и других сословий и национальностей. Они составляли особую сословно-территориальную общность, пользовались правами и преимуществами на условиях обязательной всеобщей воинской повинности.
К ним относили также лиц казачьего происхождения – войсковых дворян, духовенство, разночинцев, торговых.
Приписные казаки того же времени – воины невойскового сословия, служившие в казачьих частях; за особые заслуги могли быть приняты в казаки. Иногда решением круга принимали в казаки и иногородних [19].
Конвергенция самых различных этнических и социальных ингредиентов при сохраняющейся единой военно-хозяйственной организации, постоянная подпитка все новыми и новыми группами пришельцев, этнический и социальный облик которых также весьма различен – это, на наш взгляд, образующий для казаков фактор. Стержневым для всех казачьих групп является органическое, неразрывное сочетание военных и хозяйственных функций и поголовное вооружение как способ существования.
Литература:
1. Казаки. Оправдание бытия. 19.05.2004.
2. Филимонов А.П. Казачество. Мысли современников о прошлом, настоящем и будущем казачества. Париж, 1928.
3. См.: Таболина Т.В. Казачество: История, хроника, перспектива: 1989–1994. М., 1995; Бугай Н.Ф. Казачество России: проблемы возрождения // Обозреватель. 1993. № 28. С. 22-26; он же. Репрессированные народы: казаки // Шпион. 1994. № 1 (3). С. 38-68; Заседателева Л.Б. Терские казаки (середина XVI - начало XX в.). Историко-этнографические очерки. М., 1974; она же. Восточные славяне на Северном Кавказе в середине XVI–начале XX века (динамика этнокультурных процессов): дисс. в виде научного доклада / МГУ. М., 1996; Козлов А.И. Возрождение казачества: история и современность (эволюция, политика, теория). Ростов н/Д., 1995.
4. Щербина Ф.А. История кубанского казачьего войска. Екатеринодар, 1910. Т.1. Гл. VII. С. 420.
5. Казацкое движение 1615–1618 годов // Вопросы истории. 1980. № 1. С. 104–116.
6. Аверьянов Ю., Воронов А. Счастье быть казаком // Наш современник. 1992. № 3.
7. Татищев В.Н. Лексикон Российский исторической, географической, политической и гражданской // Татищев В.Н. Избранные произведения. Л., 1979. С. 267.
8. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М., 1959–1966. Кн. 3. С. 43, 277–278, 315, 694.
9. См.: Балуев П.А. Историческое и статистическое описание станиц и городов Области Войска Донского. Новочеркасск, 1900. С. 2; Савельев Е.П. Средняя история казачества. Новочеркасск, 1915-1916. Ч. 2. Вып. 5–6. С. 232; Сахаров П.П. Происхождение вольного Донского казачества // Сборник Областного Войска Донского статистического комитета. Новочеркасск, 1914. Вып. 6. С. 48, 50–51, 56, 66–67, 76–77; Тхоржевский С.И. Донское войско в первой половине XVII в. // Русское прошлое. М., 1923. № 3. С. 9–10.
10. См.: История Дона с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. Ростов–н/Д, 1965. С. 94–99; Пронштейн А.П. К истории возникновения казачьих поселений и образования сословия казаков на Дону // Новое о прошлом нашей страны. М., 1967. С. 162–163; Шепелев И.С. Донское и волжско-терское казачество в классовой и национально-освободительной борьбе начала XVII в. в России // Из истории социально-экономического развития и классовой борьбы в Нижнем Поволжье. Волгоград, 1972. С. 6–8.
11. См.: Шенников А.А. Червленый Яр. Исследования по истории и географии Среднего Подонья в XIV–XVI вв. Л., 1987. С. 60.
12. Так у автора (естественно имеется в виду вид вооруженных сил).
13. Тикиджьян Р.Г. Казачество и неказачье население Дона: становление, этносоциальный состав и проблемы взаимоотношений // Возрождение казачества: история и современность. Сб. научных статей к V Всероссийской (Международной) научной конференции. Новочеркасск, 1995.
14. См.: Тикиджьян Р.Г. Указ. соч.
15. Фролов Б.Е. У источников Черноморского войска (численность, национальный и социальный состав).
16. См.: Государственный архив Краснодарского края (далее – ГАКК). Ф. 249. Оп.1. Д.3. Л.1.
17. ГАКК. Ф. 249. Оп.1. Д.112. Л.1. ГАКК. Ф. 249. Оп.1. Д.142. Л.15.
18. Щербина Ф. Указ. соч. С. 341.
Источник: Вопросы казачьей истории и культуры: Выпуск 6 / М.Е. Галецкий, Н.Н Денисова, Г.Б. Луганская; Кубанская ассоциация «Региональный фестиваль казачьей культуры»; отдел славяно-адыгских культурных связей Адыгейского республиканского института гуманитарных исследований им. Т. Керашева.– Майкоп: Изд-во АГУ, 2011.